В. г. федоров «в поисках оружия» часть 2

На следующий день по окончании выхода из Владивостока отечественный пароход уже приближался к берегам Японии.

Чуть брезжил восход солнца, показалась почва. Силуэты высоких гор показывались вдалеке; розоватым светом восходящего солнца сияли эти горы. Перед нами была страна, о которой так много говорили необычных вещей, преданий, историй, как о самом уникальном уголке земного шара.

Страна четырехсот островов – так нас учили еще в школе.

Берег все приближался. Розоватый свет окрашивал сейчас уже не только вершины гор, а заливал всю их громаду. Понемногу мы стали различать отдельные контуры остроконечных вершин, жёстких утесов, изрезанных гребней, окаймленных то тут, то в том месте безрадостными чащами леса.

На пологих буграх около деревушки с причудливыми пагодами возможно было рассмотреть желтые квадраты рисовых плантаций. Береговая полоса поражала обилием мелких заливов, бухт, мысов, перешейков, островков.

Мы шли на протяжении гористых кряжей Японии, сильно возвышающихся из темнозеленых пучин океана. Под нами было самое глубокое место на земном шаре – водяная пропасть в десять тысяч метров.

Наконец пароход причалил к пристани Цуруги, – на ней масса народа. По окончании обоюдных приветствий нас тесно окружила японская масса людей – пестрая, оживленная. Со всех сторон предлагали всевозможные услуги; японские рикши практически тащили нас и отечественный багаж на собственные колясочки; пара обозревателей, перебивая друг друга, забрасывали различными вопросами.

Одни предлагали продемонстрировать город, другие уговаривали срочно посетить его окрестности.

Положение было достаточно неловкое. Из него вывел нас живущий в Цуруге представитель русского Добровольного флота, что нанял пара рикш, вторых отстранил, и мы направились прямо по первой попавшейся дороге, дабы избавиться от любопытства толпы. Сделав некий крюк, мы повернули обратно и подъехали к вокзалу железной дороги, ведущей в Токио…

С жадным вниманием следил я из окна вагона за довольно часто изменяющимися картинами новой, малоизвестной страны. Мне вспомнилось одно выражение из прочтённой сравнительно не так давно книги о Японии: «Природа Японии – это двуликий Янус». И вправду, с внешней стороны она приветливая, шикарная и богатая, но одновременно с этим она и непокорная, коварная, гибельная. С незапамятных времен эта природа действовала на человека собственными противоречивыми качествами.

Она завлекала красотой, ласковостью, но не давала человеку ни на 60 секунд сложить руки и успокоиться.

В Японии всегда встречаешься с фактами, каковые подтверждают правильность данной мысли. Дорога из Цуруги на Токио извивается сначала среди очень сильно гористой местности. Снова громоздились перед нами отвесные скалы, недосягаемые кручи, иногда покрытые лесом.

И среди склонов гор любой эргономичный участок был обработан для посева риса; то тут, то в том месте показывались японские крестьяне, копошившиеся на собственных мелких квадратиках рисовых полей. настойчивость и Огромный труд необходимы чтобы оторвать в этих местах у почвы ее скудные плоды.

Через час либо два пути от Цуруги мы заметили следы страшного разрушения, которое было произведено потоками, бежавшими с гор по окончании сильного ливня. На протяжении русла мелкого ручейка, сейчас снова еле заметного в собственном каменистом ложе, железная дорога была снесена в течении нескольких километров, и отечественный поезд шел по свежей временной насыпи, с временными чуть живыми древесными мостами.

Как очень сильно разливается ручей от горных потоков, как могуч делается тогда напор его воды, возможно было видеть хотя бы по уничтоженным стропилам металлических мостов на этом месте. Металлические мостовые фермы, снесенные потоком на пара сажен в сторону, валялись под откосом, в русле ручья.

Наводнения, землетрясения и постоянные пожары – три стихийных бича Японии, и никакая красота и сказочная фееричность ее природы не смогут загладить тех опустошений, каковые каждый год поражают население данной страны. В Японии насчитывают до ста пятидесяти вулканов, из них пятьдесят действующих. По количеству вулканических извержений нет ни одной страны, население которой подвергалось бы таким бедствиям, как японцы.

Вся история Японии наполнена описаниями ужасных трагедий, каковые так довольно часто обрушивались на ее обитателей, – тут и разрушение городов и селений, тут и смерть десятков тысяч людей от колебаний земли, от образования трещин, от сопровождавших землетрясения пожаров, от оседания поверхности почвы в океан и опустошительных наводнений…

Весть о прибытии русской военной миссии уже разнеслась на протяжении дороги. На каждой станции толпилось большое количество любопытного народа. А в Нагойе – самой гористой провинции на пути в Токио – нам была устроена кроме того особенная встреча. На перроне нас ожидали представители от города; в теплых выражениях они приветствовали нас по случаю прибытия в их страну. Та сердечность, с которой было сообщено это приветствие, произвела на нас сильное чувство.

Нужно отметить: чем продолжительнее было отечественное нахождение в Японии, тем более и более мы убеждались в том, что, не обращая внимания на недавнюю войну, к нам русским нет и следа никакой национальной неприязни. Напротив, мы постоянно встречали со стороны японского народа радушное отношение. Но лишь со стороны народа, а не правительства, – тут была большая отличие, как мы весьма не так долго осталось ждать в этом убедились…

И в этом смысле Япония была также двуликим Янусом.

Скоро мы выехали на равнинную местность. Везде показывались вспаханные поля, в основном рисовые плантации. Мы обратили внимание на очень необычную совокупность водоснабжения этих земельных участков. Вода из водоемов проводилась по пустотелым стволам бамбуковых деревьев, которых так много произрастает в Японии.

Мимо нас мелькали японские деревеньки с примитивным и незатейливым хозяйством. Домики были похожи на карточные. То тут, то в том месте находились уникальные каменные фонари, в которых теплились лампадки, зажженные суеверными обитателями в честь погибших предков.

Потом железная дорога потянулась по берегу Тихого океана; показалась играющаяся под лучами солнца лазурь безбрежного моря с белыми как снег парусами рыбачьих лодок, с песчаной отмелью прибрежной полосы и обычными японскими соснами, вздымающими к небу собственные искривленные сучья.

Мы ехали в Японию, практически ничего не зная толком о ней, о ее обычаях, хозяйственной жизни, культурном виде. Никто из нас не осознавал ни слова по-японски. Из-за поспешности отъезда опоздали кроме того захватить словарь либо самоучитель.

Но мы были прекрасно подготовлены к исполнению собственной миссии: любой из нас превосходно знал оружие японской армии, материальную часть артиллерии, конструкции и боевые особенности орудий, снарядов, ружей, пулеметов.

На протяжении продолжительного путешествия я частенько прикидывал, что может из ручного огнестрельного оружия дать нам правительство микадо. Была надежда взять ветхие ружья примера 1897 года совокупности Арисака. С этими ружьями японская армия шла против России в 1904–1905 годах, так что мы на себе испытали все их боевые качества.

Ко времени всемирный войны эта винтовка была заменена более новой совокупностью того же Арисака – примера 1905 года.

Японская винтовка 1897 года по собственному устройству принадлежала к современному оружию. У нее был магазин на пять патронов и так называемый скользящий затвор. Отличалась она от русской трехлинейной того времени в основном тем, что имела пара меньший калибр.

Именно поэтому японская винтовка владела кроме того пара лучшими баллистическими качествами. Все же подавляющая часть стран не приняла для собственных ружей для того чтобы калибра, поскольку господствовало вывод, словно бы малокалиберные пули должны владеть в обязательном порядке и меньшей убойной свойством.

Но мне самому было нужно изучить данный вопрос в связи с разработкой нового патрона для автоматической винтовки. Я стал детально изучать воздействие 6,5-миллиметровой винтовки Арисака. Внимательнейшим образом я просмотрел иностранную литературу и всю русскую по этому вопросу.

Многие доктора, трудившиеся на фронте на протяжении русско-турецкой и русско-японской войн, покинули полезнейшие наблюдения о характере ранений разным оружием и в различных случаях. На тысячах примеров русских воинов, раненных в битвах под Ляояном, Мукденом, Тюренченом, они показывали, что раны, создаваемые пулями Арисака калибром в 6,5 миллиметра, заживают стремительнее, чем от пуль более большого калибра.

Из этих примеров многие поспешили сделать вывод, словно бы пуля Арисака владеет меньшей убойной свойством. Показался кроме того очень нелепый термин – «добрая пуля».

Такое вывод составилось вследствие того что к ответу этого вопроса доходили через чур односторонне. Разглядывая воздействие пули, принимали к сведенью почему-то только ее калибр, а не неспециализированное устройство. Прошлые пули не имели оболочки.

Исходя из этого они легко деформировались при ударе и наносили сверхтяжелые рваные раны. Новые же пули, среди них и Арисака, имели жёсткую оболочку и деформировались значительно меньше.

Доктора, трудившиеся на фронте, сравнивали японскую пулю в 6,5 миллиметра со ветхими пулями большего калибра и без оболочки, каковые использовались в русско-турецкую войну 1877–1878 годов. В это же время, если бы они сравнили воздействие пули Арисака хотя бы с русской оболочечной пулей калибром в 7,62 миллиметра, то итог оказался бы пара другой: тогда бы и не стали говорить, что уменьшение калибра до 6,5 миллиметра снизило убойную свойство новой пули.

Придя к такому заключению, я подал в 1911 году соответствующий доклад в Артиллерийский комитет. Затем была образована особенная рабочая группа из наибольших врачей, в присутствии которых были произведены умелые стрельбы на убойность по трупам животных пулями различных калибров. Эти опробования проводились по особенной программе на стрельбище в Ораниенбауме.

Они полностью подтвердили мои выводы; мнимая «человечность» пули в 6,5 миллиметра разъясняется вовсе не ее относительно малым калибром, а тем, что она, как и другие новейшие пули; заключена в оболочку и поэтому меньше деформируется.

И вот спустя три года мне снова было суждено встретиться с винтовкой Арисака. Но, опираясь на мое результаты и исследование умелых стрельб, я с уверенностью сказал себе: ходячее вывод о меньшей убойности данной винтовки – бред, она никак не хуже вторых современных образцов. И я снова и снова взвешивал в уме все ее преимущества и недочёты.

Некое преимущество винтовки Арисака если сравнивать с русской было в том, что у нее благодаря двухрядному размещению патронов магазин не выступал из ложа. Но затвор был существенно хуже отечественного, поскольку складывался из многих небольших частей, легко терявшихся, в особенности в боевой обстановке. Кстати, в собственном новом примере 1905 года Арисака устранил данный значительный недочёт: сейчас его затвор складывался из маленького числа больших подробностей.

Значительная отличие была в штыке. В Российской Федерации он делался граненым и всегда был примкнут к винтовке. У японцев штык был клинковый, примыкали его только в момент атаки, при ярком сближении с соперником.

В общем, сравнивая недостатки и различные достоинства обеих совокупностей, возможно было признать, что русская трехлинейная японская 1891 винтовка и винтовка года 1897 года были равноценными. Исходя из этого я думал, что эти винтовки Арисака в полной мере подходят чтобы скоро компенсировать недочёт в огнестрельном оружии у русской армии. Нужно было только обратить строгое внимание на то состояние, в котором они пребывали, и отобрать наименее изношенные.

Целый вопрос заключался в том, отпустит ли нам эти винтовки японское правительство.

ПЕРВЫЕ НЕУДАЧИ

Отечественный поезд подошел к Токио.

Мы двигались по дебаркадеру, окруженные восторженной толпой. Оглушительные крики «банзай» мчались со всех сторон. Фотографы щелкали затворами кодаков.

Вокзал столицы Японии поразил нас собственной убогостью: он был тесный, нечистый, с низкими, плохонькими строениями. На вокзальной площади нас ожидало пара машин. В этот самый момент повторилась прошлая история: любой обладатель желал усадить нас в обязательном порядке в свой автомобиль.

Скоро мы подъехали к отелю «Сейокен», пребывавшему неподалеку от вокзала. С облегчением набрались воздуха мы, в то время, когда окончилась эта наша миссия и бурная встреча собралась в собственном тесном кругу в негромком и комфортном номере отеля.

На следующее утро к нам приехал русский армейский агент полковник Самойлов, живший в Иокогаме. Он должен был представить отечественную миссию министру обороны и начальнику японского артиллерийского управления.

Министр обороны назначил прием в тот же сутки.

Поменяв штатское платье на парадную форму, мы отправились в министерство, министр принял нас в маленькой помещении с круглым столом, покрытым зеленой скатертью. Министр не был похожим обычного японца. Это был большой стройный человек лет пятидесяти, с энергичным бритым лицом европейской складки. На нем был мундир цвета хаки, мало отличавшийся от британского френча.

Министр просил занять места у стола, показывая все время любезность и большую вежливость. Тут же находились глава японского генштаба, глава артиллерийского управления, представители оружейных фабрик, и пара офицеров генштаба, бойко владевших русским языком. Министр завел сперва чисто салонную беседу о погоде, о приятности путешествия и т. п. Полковник Самойлов нас уже предотвратил заблаговременно, что, по японскому обычаю, запрещено сходу приступать к делу, а нужно израсходовать некое время на неспециализированные беседы.

Наконец глава отечественной миссии генерал Гермониус, по символу Самойлова, начал сказать на ту тему, для которой мы все тут собрались. Он изложил цель приезда миссии и просил отпустить для русской армии нужное ей оружие из запасов японского военного министерства.

С неизменной ухмылкой и в самых изысканных выражениях министр ответил на это, что пожелания русского правительства будут детально рассмотрены; но вопрос данный не решиться скоро, поскольку Япония сама участвует в войне и сама испытывает недостаток в оружии.

– Вопрос об отпуске России ружей, орудий и патронов потребует очень основательного и долгого рассмотрения, – с этими словами министр поднялся, и личная встреча закончилась. Она длилась всего около пятнадцати мин., наряду с этим три четверти времени мы говорили о совсем посторонних вещах.

Стало ясным, что ответ неотложного вопроса, имеющего огромную важность для русской армии, затягивается на неизвестное время.

В это же время нас донимали немыслимым обилием всяких официальных встреч: одно за вторым следовали различные представления, завтраки, званые обеды, вечера, визиты. Все это было в высшей степени утомительно и не очень приятно, поскольку мы вовсе не за этим проделали путь более чем двенадцати тысяч километров. Но японские круги, как раз пользуясь подобными «развлечениями», желали оттянуть время, а следовательно, и помощь русской армии.

Мы нервничали, обращались то к нашему послу, то к армейскому агенту, но они были бессильны что-либо сделать. Вместо ответа нам неизменно привозили любезные приглашения на всякие банкеты, каковые давались в честь русской миссии. К каким лишь ухищрениям не прибегали в этом отношении японцы!

не забываю, мы как-то спустились в столовую при отечественной гостинице. Тут все было убрано любимыми ирисами цветами – и японскими хризантемами. В большинстве случаев за обе. дом и ужином игрался оркестр. В этом случае мы были приятно поражены русскими мотивами.

Вместо прошлых музыкантов сидели японские девушки. Нам поспешили сказать, что играется объединенный оркестр всех женских гимназий Токио, ученицы которых, определив о приезде русской миссии, решили выразить таким методом эмоции симпатии к Российской Федерации.

Все это было весьма мило, но… дело наряду с этим не подвигалось ни на ход.

После этого нас посетила особенная делегация от дам-писательннц. Два японца внесли громадную вазу, изящно сплетенную из узких окрашенных прутьев и красиво убранную все теми же хризантемами и ирисами. Все было красиво наряду с этим посещении – и шикарные цветы, и ваза, и приветливые лица дам, и их кимоно…

Потом последовала делегация от учеников школ Токио. Она поднесла в качестве подарка отечественной миссии альбом с открытками, нарисованными в японском вкусе самими учениками…

А позже снова приглашения на рауты, вечера и т. д.

МЕКСИКАНСКАЯ ИСТОРИЯ

Но все эти церемонии нас нисколько не успокаивали. просьбы и Наши ходатайства делались все более настойчивыми. Тогда японское министерство внезапно нежданно предложило нам купить винтовки и карабины, изготовлявшиеся по заказу Мексики.

Нам сказали как о величайшей милости, что смогут реализовать для России тридцать пять тысяч таких ружей, – жалкая цифра!

Винтовки эти были новейшей совокупности и отличались от японских только более большим калибром в 7 миллиметров. Предложение это не имело громадного интереса, поскольку для мексиканских ружей нужен был особенный маузеровский патрон. К тому же японское министерство отпускало нам совсем ничтожное количество маузеровских патронов – не более двухсот на каждую винтовку.

И это в то время, в то время, когда по отечественным очень скромным нормам нужно было иметь на винтовку не меньше тысячи выстрелов. Так как уже в русско-японскую войну были такие тёплые битвы, в которых воин расстреливал двести патронов за пара часов.

Мы все же сказали об этом предложении в Основное артиллерийское управление. А до тех пор пока должен был притти из Петрограда ответ, решили осмотреть винтовки. Дело осложнялось, кстати, и дипломатическими мыслями. Мексика заказала эти винтовки еще год тому назад.

Для приемки заказа в Японию приехала особая мексиканская рабочая группа, которая кроме этого пребывала в Токио. Часть ружей была уже послана за океан, оставалась лишь последняя партия, и эту партию нам предстояло оторвать у мексиканцев практически из-под носа.

Вся история с этими ружьями была похожим какой-то приключенческий фильм. Для осмотра нам было нужно выбрать праздник, дабы не возбудить подозрений мексиканцев, каковые в другие дни неотступно пребывали на складе и создавали приемку. С массой предосторожностей нас совершили тайком на склад, и я скоро осмотрел винтовки.

Они были весьма хорошего изготовления.

Из Петрограда пришел ответ – нужно срочно сделать приобретение. Эта весточка светло сказала, что вопрос с оружием в царской армии существенно ухудшился.

Мы стали торопить японское министерство. В одну ночь коробки с ружьями провалились сквозь землю из помещения, где хранилось за мексиканской печатью принятое оружие. И в то время, когда наутро пришла мексиканская рабочая группа, она заметила сломанную печать, безлюдный сарай и определила неприятную новость. Положение мексиканцев было тяжелым: они утвержают, что они не могли возвратиться на родину, где их ожидал расстрел либо виселица ввиду вероятного подозрения, что они уступили винтовки за взятку.

Мы сочувствовали всей душой ни в чем неповинным людям, тем более что были невольной обстоятельством их несчастья. Но, увы, условия армейского времени заставляют время от времени итти и на такие поступки!

По окончании того как я самым тщательным образом осмотрел на выдержку около десяти процентов ружей, все они были надлежащим образом упакованы и посланы в Россию. Об их судьбе я определил только потом, в то время, когда проезжал через Маньчжурию на обратном пути в Петроград. На одной станции Китайско-Восточной железной дороги мне сказали, что мексиканские ружья поступили на вооружение полков пограничной стражи, а все трехлинейки, бывшие у них ранее, посланы на фронт.

Ответ японского правительства кинуть жалкую «мексиканскую подачку» русской армии разъяснялось тайными мыслями, о которых мы определили совсем случайно. в один раз вечером в отечественный гостиничный номер вошел человек в форме капитана русского Добровольного флота. И вот что он нам поведал.

Приведя собственный судно из России в японский порт Иокогаму, капитан сошел на берег и от скуки забрел в один из портовых кабачков. В том месте он коротал время среди британских и французских моряков, решивших обильными возлияниями отпраздновать отплытие собственных судов с новыми грузами в Европу. Разъясняясь с ними на том интернациональном жаргоне, что состоит яз импровизированной смеси всех языков мира, русский капитан услышал вещи, глубоко его заинтересовавшие.

Британские и французские судовые команды только что закончили спешную погрузку оружия – такие долгие коробки, в них винтовки. Говорили, словно бы эти винтовки просила Российская Федерация, но японцы ей не дали, и сейчас все это отправится в Англию и Францию. Моряки зубоскалили и подшучивали над русским сотрудником…

Капитан Добровольного флота поспешил к нам в Токио, дабы передать эту потрясающую весть. Мы, само собой разумеется, приняли меры к тому, дабы в тот же час же проверить сообщение капитана. Вправду, именно в те дни, в то время, когда отечественное внимание полностью было поглощено мексиканской эпопеей, в порту Иокогаме спешно грузились на британские и французские пароходы винтовки Арисака, каких мы бесполезно получали в течение нескольких недель.

Япония скрывала от нас, что она в первую очередь помогала Франции и Англии. Мы были на последнем счету, нам бросали самые объедки и ничтожные крохи. Такова была приз за преждевременный переход русских армий в наступление с целью оттянуть германские силы с франко-английского фронта!

Вместо помощи «союзники» перехватывали у русских кроме того то оружие, которого мы так продолжительно домогались в Японии.

Такое начало не предсказывало ничего хорошего.

АЗИЯ ПЛЮС ЕВРОПА

В свободное время мы большое количество бродили по городу, присматриваясь к незнакомой судьбе. Наша гостиница был неподалеку от основной улицы Гинза. Первое чувство от Токио – этого центра японского империализма – окончательно осталось в моей памяти. Необычное сочетание Европы и Азии, самые резкие контрасты между стандартными «новинками» капитализма и идиллической самобытной стариной! Уже на вокзальной площади рядом с первобытным рикшей стоит автомобиль последней заграничной марки.

Потом по улице Гинза, вымощенной камнем, идет обычный европейский квартал: солидные каменные строения в три-четыре этажа, рестораны и роскошные магазины, обслуживающие в основном чужестранцев.

О многом говорили и вывески. Рядом с кричащими плакатами магазинчиков, торгующих вещами, – скромные, но многозначительные вывески акционерных обществ и фирм, ворочающих капиталами на биржах Лондона, Нью-Йорка, Парижа… Да и сама масса людей, скоро и деловито движущаяся по широким тротуарам, дает неисчерпаемый источник для все новых и новых контрастов. Большая часть муниципальных обитателей средней руки носит широкий национальный костюм.

Многие совсем без головного убора. У иных плоские шляпы западного образца, отечественные кепи а также котелки. Приходилось мне видеть и богатых японцев, каковые надевали в официальных случаях цилиндры – в знак собственной общности с капиталистической цивилизацией. Большая часть обучающихся средних школ носило привычные нам гимназические фуражки.

Часто среди светло синий кимоно мелькали длинные брюки и пиджак. В этот самый момент же возможно видеть желтокожего бедняка чуть ли не с одной повязкой на бедрах.

Но, чем дальше от Гинзы, тем беднее и несложнее становятся домики; магазины сменяются ларьками и лавочками. В этих кварталах везде бойко идет небольшая торговля.

За время моего нахождения в Токио я увидел, что у японцев по большому счету громадная страсть к торговле. К примеру, часов в семь-восемь вечера на всех основных улицах Токио раскрывался свободный торг. Продавцы раскладывали собственные незатейливые товары прямо около тротуаров. Чего тут лишь нет! Предметы японской роскоши, до которых так падки чужестранцы, всевозможные вазочки, изделия из слоновой кости. Тут же продаются овощи, фрукты, рыба, какая-то жареная снедь.

После этого идут разные вещицы из дерева – табуреточки, столики, ширмы, а позже картины, открытки, книги, шелковые изделия, веера, сандалии, – всего и не перечислишь. И постоянно находится масса клиентов всей данной дребедени.

Городская кипит жизнь во-всю. Гремят переполненные трамваи, раздаются гудки машин, рикши снуют взад и вперед, проходит какая-то процессия с плакатами и музыкой, возвещая о каком-нибудь представлении в одном из бессчётных театров. Стремглав мчатся полуголые газетчики; они не выкрикивают названий газет, а оглушительно звенят в колокольчики.

Но внезапно в данный уличный шум врывается надрывный бой набата – пожар! «Цветок Иеддо – это пламя», говорит ветхая японская пословица. И вправду, пожар есть ужасным бичом японских городов. Скученные постройки, изготовляемые только из дерева, воображают хорошую пищу для огня. За пара часов выгорают целые кварталы. О появлении огня сообщается ударами в гонг.

Наряду с этим соблюдается определенное правило: в кварталах и домах, находящихся близко к огню, раздается нередкий и сильный набат; но чем дальше от пожара, тем удары в гонг становятся все медленнее и не сильный. Так любой обитатель легко определяет, какая опасность угрожает его дому.

В одну из вечерних прогулок я поднялся на бугор, где расположена гостиница «Токио». Из этого раскрывается вид большей части города, раскинувшегося на пространстве двухсот квадратных километров. Два миллион человек ютилось в то время в японской столице.

Практически все дома тут одноэтажные, поскольку при нередких землетрясениях строить высокие строения не нужно и страшно. Этим и разъясняется огромная территория, которую занимает Токио. Безбрежный океан огней расстилался передо мной: все было залито электричеством, куда ни кинешь взор.

Великий город уходил в нескончаемую даль, и туманная дымка на горизонте соединяла его с чёрным покровом нависшей южной ночи.

Нечайно мои мысли обратились к далекой отчизне. Газеты приносили нерадостные вести. Приводились огромные цифры военнопленных, которых захватили немцы при отступлении армии войск и разгроме Самсонова Ренненкампфа.

Все это сказало нам о том, что русская армия утратила в битвах уже не меньше четверти миллиона ружей. Нужно было вероятно стремительнее пополнить эту убыль и оторвать у японского правительства все, что было вероятно.

ОТЕЧЕСТВЕННЫЙ УЛЬТИМАТУМ

Шел уже второй месяц отечественного нахождения в Японии, а ответа относительно винтовок Арисака всё еще не было. Не считая вероятным продолжительнее ожидать, мы решили возвратиться в Россию. Генерал Гермониус просил отечественного военного агента заявить об этом министру обороны. Таковой «ультиматум», по всей видимости, подействовал на министра, и он заверил, что ответ будет дан в самом непродолжительном времени. И дабы сгладить как-нибудь создавшуюся неловкость, снова назначил официальный банкет в честь русской миссии.

Целый ритуал, происходивший наряду с этим, заслуживает того, дабы о нем мало поведать.

Банкет был устроен в громадном зале клуба Русско-японского общества. Стенки этого помещения были ровные, без всяких украшений, как в большинстве случаев в японских зданиях. Лишь с потолка свешивались громадные прекрасные фонари.

Не было тут и столов в отечественном понимании, и только на протяжении трех стен находились мелкие лакированные табуреточки, заменявшие столы. представителей и Гостей министерства собралось человек двадцать.

Сперва нам внесли предложение снять обувь, после этого усадили на цыновки, расстеленные на полу. Было подано около пятидесяти блюд, причем за блюдо считался кроме того листок салата, приносимый на отдельном подносе. Каких лишь японских кушаний не должны были мы отведать, впредь до соленых слив и сырой рыбы! Был, само собой разумеется, и рис, разваренный в воде.

Его было нужно имеется палочками, возбуждая общий хохот японцев. Не обращая внимания на все старания, я, думается, так и не донес до рта ни одного зернышка.

Японский обед – это истязание для европейца. Одно сидение с поджатыми ногами на полу в течение нескольких часов преобразовывается в пытку, не говоря уже о том, что большая часть подаваемых блюд, с отечественной точки зрения, были несъедобны.

Прислуживали и подавали к столу гейши, одетые в пестрые красивые кимоно. Каждому из нас были назначены особенные гейши, количество которых определялось строго по чину: генералу четыре, полковнику две, остальным по одной. Каждое блюдо приносилось на древесном подносике.

Подавая его, гейша опускалась на колени и кланялась до почвы. Такие же церемонии проделывались и с наливанием напитков: гейша вначале полоскала мелкое блюдечко, из которых в Японии выпивают вино, вытирала его, после этого наливала новый сорт и подносила с предварительным земным поклоном. Вежливость потребовала, дабы и любой из нас таким же порядком отблагодарил гейшу за ее ухаживание, наливая ей рисовой японской водки саке и шампанского.

На этом обеде мы в первый раз познакомились с тем чисто японским университетом, что являются гейши. В собственном отношении к даме Япония оставалась средневековой страной. На протяжении прогулок по улицам Токио мне неоднократно приходилось встречать ту либо иную замужнюю несколько: он гордо шествует в первых рядах, держа в руках только легкий зонтик от солнца, а его «добрая половина» плетется позади, маленькая, не сильный, согбенная под тяжестью всякой поклажи либо приобретений.

На вопрос, из-за чего в Токио так довольно часто видятся дамы с крашенными тёмной краской зубами, я услышал ужасный ответ: так принято в Японии, любая замужняя дама обязана себя подобным образом обезобразить, дабы она уже не имела возможности нравиться вторым мужчинам. Элемент рыцарского преклонения перед дамой в Японии совсем отсутствует. поэзия и японская литература не прославили ни одного храбреца, что совершил бы подвиг в честь собственной любимой. «Дама – существо низшего порядка», данный безжалостный взор процветает практически во всех слоях японского общества.

Выходя замуж, дама обращается в прислугу супруга. На ней лежат все хозяйственные заботы по уборке и содержанию дома, по шитью платья для всех домочадцев, приготовлению разнообразных кушаний, каковые она обязана подавать с должными церемониями.

– Мы не можем ограничиваться лишь дамой-прислугой, дамой-рабыней, – говорили мне японцы. – Для удовлетворения эстетических и умственных потребностей мужчины рядом с дамой, одаренной только домашними добродетелями, японский обычай создал даму, наделенную противоположными качествами, – это гейша, призвание которой сделать жизнь более радостной.

Гейши с детства подготовляются в особенных школах. Им дают в том месте соответствующее образование, обучают танцам, пению, игре на семизене (род гитары), декламации и т. п. Ни один праздничный обед в Японии не проходит без гейш. Они увеселяют и занимают гостей собственными танцами, пением, игрой, понятием каких-либо сцен; одновременно с этим они занимают гостей светской болтовней, приносят кушанья, разливают вино…

И еще раз приходится сообщить: Япония – это двуликий Янус. С одной стороны, общая грамотность, только громадное распространение газет, изданий, литературных и научных произведений, а иначе – поразительно рабское положение дамы.

ВЕСТОЧКА ИЗ ПЕТРОГРАДА

Полковник Самойлов с оживленным, весёлым лицом скоро вошел в отечественное помещение, на ходу прочно пожимая всем руки.

– на следующий день, на следующий день будет ответ, – сказал он. – на данный момент лишь взял по телефону извещение: прибыть на следующий день вместе с вами к девяти часам утра в военное министерство.

– Были хоть какие конкретно намеки о ответе? – приставали мы. – Так как так по телефону: дадим либо не дадим, а тут ожидай весь день!

– Ну, вы совсем не понимаете японцев, в случае если так задаёте вопросы. Ответ по телефону! Что вы!

на следующий день будет праздничное совещание с начальными прочими прелестями и салонными разговорами.

Отечественный армейский агент был прав: на другой сутки в министерстве мы были приняты с прошлой торжественностью. Но в то время, когда мы в итоге перешли к делу, то долгожданный ответ был очень малоутешительным.

Действительно, нам отпускалось довольно много – триста тысяч! – винтовок системы Арисака примера 1897 года и притом по низкой цене. Но на каждую винтовку японское министерство давало не более ста патронов. Наряду с этим нас поставили в известность, что патроны будут ветхие и часть из них нужно будет собирать кроме того из гарнизонов Кореи. Все это существенно уменьшало настоящие размеры оказываемой помощи. К тому же японцы установили совсем неподходящие сроки сдачи нам этих ружей.

Первую партию в семьдесят тысяч они давали слово приготовить только в октябре, а остальные не раньше чем в последних числах Декабря.

Такую медлительность японское министерство растолковывало необходимостью снимать винтовки с оружия полков, высылая для них новое оружие примера 1905 года. После этого, растолковывали нам, винтовки нужно сосредотачивать на складах для исправления и осмотра, что кроме этого займет большое количество времени.

Подобное объяснение казалось мне как минимум весьма необычным. Во всех странах, не считая ружей, находящихся в полках, постоянно содержится очень большое количество оружия в складах. И если бы японское военное министерство желало вправду оказать помощь русской армии, то оно имело возможность бы дать нам винтовки прямо со складов, а по мере перевооружения пополнить склады ружьями из полков.

Мы заявили о отечественных мыслях армейскому агенту, докладывали отечественному послу, говорили об этом в армейском министерстве, но на все это приобретали лаконичные ответы: «Ружей нет», «Ничего сделать запрещено» либо значительно лучше: «Вторых объяснений дать не можем, поскольку вопрос о запасах в складах образовывает секрет».

Наряду с этим измышлялись и новые обстоятельства, вызывающие якобы задержку в сдаче оружия. К примеру, ссылались на необходимость изготовить много коробок для укладки ружей. Это уже было прямой насмешкой.

Но, как мы знаем, просящему приходится большое количество терпеть и очень многое сносить!

Выбора у нас не было. Приходилось думать только о том, как бы лучше применять для русской армии хотя бы и эту уступку правительства микадо. Я полагал, что японские ружья возможно дать на вооружение разных второстепенных частей: этапных батальонов, ополчения, обозных команд, – все они не требуют громадного количества патронов.

И тогда находящиеся у них трехлинейные ружья будут переданы в боевые полки.

Мы закупали не только винтовки, но и все нужные принадлежности к ним. Ко мне входили запасные части, ножны к штыку, ремни для носки ружей, патронташи и кожаные сумки для патронов, серия лекал для осмотра ружей в войсковых частях, и русский перевод правил стрельбы и описания винтовок.

Обо всем этом мы отправили донесение в Петроград и срочно взяли согласие Главного артиллерийского управления.

Скоро начались работы по передаче нам оружия. Но тут случилось новое несчастье. Из Петрограда пришла шифрованная весточка, в которой нам предписывалось прекратить всякие приобретения и приемку оружия, если оно не обеспечено полным набором патронов, другими словами по тысяче выстрелов на каждую винтовку.

Читателю легко представить себе отечественное мучительное положение. Больше месяца домогались мы у японцев хоть какой-нибудь помощи, надоели настояниями и своими просьбами всем изрядно. Наконец добились собственного, согласились на заказ, а японцы начали уже свозить оружие в склады и исправлять его.

И внезапно через пара дней мы вынуждены забрать собственный слово обратно.

Отечественная миссия устроила в собственном кругу мелкое заседание. Все вычисляли запрещение Петрограда неправильным. Вряд ли во всем мире мы имели возможность дотянуться тогда винтовки с требуемым числом патронов. Нужно было изворачиваться иными методами.

Я уже сказал, что японские ружья возможно было дать второстепенным частям. Наконец, возможно было заказать для них патроны в Англии.

Мы решили не приостанавливать передачу оружия и срочно донесли о всех отечественных мыслях в Основное артиллерийское управление, а также в Основное управление генштаба через военного агента и, наконец, через русского посла – главе МИД для доклада министру обороны Сухомлинову.

не забываю, настроение на этом заседании у нас было мрачное и подавленное. К неспециализированным очень невеселым делам в Японии прибавлялась еще явная путаница в управлении нами со стороны армейского министерства.

Было уже поздно, в то время, когда мы разошлись. Спускалась ночь. Дремать, но, не хотелось – духота и страшная жара совсем одурманивали.

Надвигался тайфун. Я подошел к окну, замечая ужасную картину: сумасшедшие порывы ветра вздымали и крутили пыли и тучи песка; на мутном канале, пролегавшем перед отелем «Сейокен», вздулись высокие волны; быстро кренились баржи и барки, привязанные верёвками к берегу; животные и люди побежали, ринулись по зданиям, ища спасения от налетевшего шквала…

ТАЙНЫ И СЕКРЕТЫ

В связи с приемом ружей я попал наконец на японский армейский завод. Меня доставили в том направлении утром в автомобиле в сопровождении двух офицеров.

Пройдя через ворота, а после этого и на протяжении нескольких заводских строений, мы вышли на огромный двор. По середине его пребывало огороженное проволокой место – настоящий загон. Меня ввели в том направлении и предотвратили, что из этого загона выход мне строго запрещен, Равным образом меня просили не наблюдать в окна строений, не смотря на то, что от проволоки до ближайшего окна было, возможно, не меньше двухсот шагов…

Так ревниво оберегали японцы от взглядов чужестранцев секреты собственного военного производства.

Сопровождал меня переводчик – генерал в отставке Ватанабе, занимавший ранее должность армейского агента во Франции. Он был скромным и весьма важным человеком и большое количество помог мне при посещении разных японских арсеналов и заводов. С нами был кроме этого особенный офицер от армейского министерства; он вез особое разрешение для пропуска меня на завод – без этого вход в том направлении чужестранцу был немыслим.

Но этим дело обыкновенно не исчерпывалось. Перед тем как попасть на завод, я должен был выслушать бесчисленные наставления, как вести себя в том месте. Сперва отечественный армейский агент Самойлов передал мне официальную просьбу японского военного министерства о том, дабы я никуда не заглядывал, никуда не входил, не считая намерено отведенного помещения.

О том же меня просил в самой вежливой и изысканной форме и Ватанабе любой раз, как мы направлялись на приемку оружия.

Перед воротами завода, когда я вышел из автомобиля, к нам подошел еще какой-то японский офицер и уже в третий раз, через переводчика, передал о тех строгих правилах, каковые существуют в отношении чужестранцев при посещении армейских фирм.

Очевидно, я отвечал полным согласием строго выполнить все положенные правила. Секретность в армейском деле вещь непременно нужная. Но мне думается, что японцы очень сильно пересаливали и доводили время от времени собственную осторожность до вздора.

Но, не меньше вредна и вторая крайность – беспечность и полная доверчивость, какие конкретно наблюдались на военных фабриках царской России: чуть ли не каждый желающий имел возможность знакомиться с новыми процессами и производственными установками и совсем вольно заимствовать новинки бронетехники. За эту расхлябанность России часто приходилось платить потом дорогой ценой.

не забываю еще пара примеров секретомании, с которой мне было нужно столкнуться в Японии. На одном из фабрик я должен был совершить контрольные опробования передаваемых нам патронов. Вначале нас доставили к патронному складу. Мы вошли в огромное помещение, сплошь уставленное стеллажами, на которых снизу доверху покоилось очень много древесных коробок с патронами.

Надписав на них мелом отечественные фамилии, мы желали было пройти к стрельбищу, пребывавшему всего в сотне-второй шагов от склада. Но эта сотня шагов была для нас запретной территорией, поскольку проходила мимо заводских строений. Нас культурно остановили, вывели со двора и посадили снова в автомобиль.

После этого мы объехали около всего завода, дабы снова прибыть практически к тому же пункту, но иначе.

Всякие кроме того самые невинные расспросы о том, как организована в Японии починка оружия, имеются ли в полках оружейные мастерские, производится ли регулярный осмотр оружия, неизменно вызывали испуганные взгляды и стереотипные ответы, что все это секрет, что об этом нельзя говорить.

Тем больше я испытал наслаждения, в то время, когда мне удалось случайно заметить одну новость в укладке патронов, очень нужную для армий.

В большинстве случаев в древесном японском коробке заключалось 1440 патронов, уложенных в картонные пачки по пятнадцати штук в каждой. Переносить таковой тяжелый ящик было тяжело. Исходя из этого по окончании его раскупорки пачки распределялись между несколькими стрелками, что было кроме этого не совсем комфортно. Но вот при мне раскупорили один ящик, в котором патроны были уложены по-новому: все небольшие картонные пачки были связаны тесьмой в три независимых пакета.

Любой пакет имел эргономичную петлю, сделанную из той же тесьмы, для захватывания рукой. Так, вместо тяжелого древесного коробки с 1440 патронами получались три более легких пакета, каковые возможно было уже без особенного труда нести до стрелковой цепи под огнем соперника.

Такое новшество понадобилось бы и для русской армии. У нас в то время была принята следующая укладка патронов: каждые триста штук помещались сперва в особую цинковую коробку, а позже каждые две коробки укладывались в древесный коробку. При долгом хранении такие цинковые коробки были необходимы, поскольку лучше снабжали сохранность патронов.

Но в военное время они были совсем ни к чему, поскольку коробки срочно отправлялись на фронт, раскрывались в том месте и патроны тут же шли в дело. В это же время перетаскивание тяжелых цинковых коробок и особенно раскупорка их воображали тяжёлую работу. Куда удачнее во всех отношениях было бы применить новую японскую совокупность укладки с увязкой пачек при помощи несложной тесьмы.

Я, само собой разумеется, оценил это удобство, когда был вынут первый пакет, и не имел возможности не поделиться собственной мыслью с Ватанабе. Японцы переполошились. Ящик с новой укладкой был срочно утащен, и и все другие принесенные вместе с ним. Наступила достаточно продолжительная пауза.

Японцы, возможно, решили предварительно проверить укупорку тех коробок, каковые предназначались для дальнейшей отправки и моего осмотра в Россию.

Я смотрел на все это и с печалью думал: «Россия и япония на данный момент являются как словно бы союзницами по сокрушению неспециализированного соперника, и всякое усовершенствование в армейском деле имело возможность бы принести пользу для их неспециализированной цели. Но, повидимому, союзницы они лишь в весьма узких пределах. Ни при каких обстоятельствах, – думалось мне, – при таком отношении японский воин не станет рядом с воинами вторых наций на неспециализированном фронте».

Жёсткая реальность подтвердила мои мысли.

ЧТО ТАКОЕ ПАТРОН?

Скоро я приступил к приемке оружия. Начали мы с патронов. Что, казалось бы, возможно несложнее, чем устройство патрона! Но это лишь на первый взгляд. В случае если разложить, к примеру, на столе штук двадцать-тридцать патронов различных образцов, то кроме того умелый эксперт еле отличит их друг от друга, а в это же время они смогут быть все хороши по своим боевым качествам.

Одни лучше для стрельбы на родных расстояниях, другие, напротив, для дальних расстояний. Патроны смогут быть меньшего либо большего калибра, иметь разный вес порохового заряда и пули, владеть той либо другой начальной скоростью при выстреле. Все это требует тщательной проверки, и для этого выработана особенная совокупность опробований при помощи особых устройств.

Меня провели в поверочное бюро патронного завода. Тут пребывали те же аппараты и приборы, с которыми мы привыкли иметь дело у себя в Российской Федерации. В этом отношении я не заметил в Японии ничего нового, За тем воины внесли в помещение пара патронных коробок.

Раскупорили первый ящик. Я записал в книжку его марку и номер. После этого выбрал пара пачек патронов и распределил их на группы – каждую для особенного опробования. Оценивая качества патрона, нужно в первую очередь выяснить энергию пули. От этого зависит ее пробивная и убойная свойство. А эта энергия зависит, со своей стороны, от той скорости и веса пули, с какой она вылетает из канала ствола винтовки и с какой попадает в поражаемый предмет.

светло, чем больше будет ее скорость и вес пули, тем посильнее будет удар. Вес пуль каждого примера патронов должен быть строго определенным. Так, к примеру, пуля мексиканского патрона обязана весить ровно 9 граммов, столько же и острая японская пуля; а тупая пуля – 10,4 грамма.

Как верно и однообразно изготовлены все эти образцы, мне и надлежало проверить.

Сперва я разрядил пятнадцать патронов: вынул пули из гильз и высыпал из них порох. Позже все вынутые пули были взвешены на правильных аптекарских весах. Оказалось, что в этом отношении они не отклонялись от принятой нормы.

На тех же аптекарских весах проверялся и вес порохового заряда.

В один момент при разрядке я проверил и прочность сидения пуль в гильзах. Это было принципиально важно, поскольку на протяжении долгих перевозок от тряски на железных дорогах и продолжительной носки в патронташах стрелков пуля может выпасть из дульца гильзы и порох высыпаться. Дабы испытать прочность сидения пуль, я вкладывал и зажимал патрон в особенной коробке; наряду с этим гильза оставалась зажатой в самой коробке, а пуля высовывалась наружу. Затем и пуля захватывалась особенным приспособлением.

После этого я нажимал на рычаг, и захватывающее приспособление с силой вырывало пулю из гильзы. Величину затраченного наряду с этим упрочнения показывала стрелка динамометра, соединенного с аппаратом.

После этого нужно было приступить к опробованию скоростей. Делалось это уже на стрельбище при помощи электромагнитного хронографа Ле-Буланже. Испытуемый патрон вкладывался в винтовку, укрепленную на неподвижном станке.

У винтовки поперек ее дульного среза была прикреплена узкая волосковая проволочка. Эта проволочка соединялась с электромагнитом хронографа, удерживающим в висячем положении долгий металлический стержень, на что перед опытом надевалась бронзовая либо алюминиевая трубка. При выстреле пуля перебивала волосковую проволочку.

Тогда ток в хронографе размыкался, электромагнит уже больше не удерживал стержня, и тот начинал падать на протяжении направляющей колонки.

Но вот пуля пролетала строго отмеренное расстояние в пятьдесят метров и ударяла в броневой щит. Данный щит при ударе отклонялся назад, отчего кроме этого происходило размыкание тока в хроно

Зомби Апокалипсис в GTA 5 — Нашел базу военных и склад с оружием!

Увлекательные записи:

Похожие статьи, которые вам, наверника будут интересны: