Эраст маслов «под светом двух солнц»

В данный маленький древний город я попал в роли участника археологической экспедиции. Тут мне предстояло прожить пара месяцев, нужно было искать квартиру.

Река разделяла город на две части. Мне дали совет пойти в негромкое, как будто бы дачный поселок, Заречье.

Еще подходя к мосту через реку, я обратил внимание на стоящую рядом, среди фруктовых деревьев, башню простого ветряка. Занятый собственными мыслями, я сперва кроме того не сообразил, чем она привлекла мой взор. Наконец я осознал, в чем дело: на башне не было крыльев, их место заменяла… антенна телевизора. В то время, когда это дошло до моего сознания, я остановился в удивлении.

До Киева было пара сот километров, еще больше было до вторых больших городов. Для чего же тут антенна телевизора? «Быть может, – поразмыслил я, – что в этом городе, как и во многих городах Альянса, имеется энтузиасты-радиолюбители, соорудившие посредством ДОСААФа маленькой телецентр для умелых передач». Но нигде не было видно мачты передающей станции, да и антенна была какого-либо сложного устройства, приспособленная, по всей видимости, для дальнего приема.

Нечайно я отыскал в памяти о моем приятеле детства Володе Гореве.

Владимира Сергеевича Горева я знал еще в те времена, в то время, когда его кликали Вовкой; я сидел с ним за одной партой в 5-м классе одной из столичных школ. Тогда, высунув язык и пыхтя, он десятки раз переделывал детекторный радиоприемник, пробуя «поймать» Минск. Страсть к радио со временем не остывала (разгораться дальше было некуда), усложнялись схемы самодельных радиоприемников, и последовавшее за тем увлечение коротковолновыми передатчиками внезапно переключилось на совсем новое тогда телевидение.

Совместно мы появились в одной пехотной части 22 июня 1941 года, записавшись в том направлении добровольцами, со школьными аттестатами в карманах. Но, как эксперта по радио, Володю направили на направления радистов. Солдатские дороги извилисты: мы утратили друг друга.

Подошла демобилизация.

На ветхом месте в Москве Володи я не отыскал. Не было и дома, в котором он жил со своей матерью: в дом угодила вражеская бомба.

Так, охваченный нежданно воспоминаниями о собственном ветхом приятеле, я шел улицами Заречья, приближаясь к башне. Она стояла в саду у мелкого домика, огороженного плетнем. На крыше сарая ворковали голуби, людей не было видно.

От башни, стоящей практически прикасаясь к домику, в окно был протянут толстый провод.

Какие-то узкие тросики уходили от башни прямо в стенке.

Да, это, без сомнений, была приемная антенна телевизора, причем антенна, талантливая вращаться и поменять направление приема. Тросики, протянутые через стенке домика, очевидно служили для ее поворота. Я так заинтересовался этим уникальным сооружением, что по окончании недолгого колебания постучал в калитку.

Дверь домика открылась. На крыльце стояла Анна Федоровна, мать Володи Горева.

– Боже мой, да это Геня, другими словами Геннадий!.. –Она замялась, вспоминая мое отчество.

– Нет, нет, Анна Федоровна, без другими словами! – вскричал я. – Это как раз Геня, и никто второй!

Владимир Сергеевич был жив, здоров, трудился тут на радиоузле. на данный момент он удачно заканчивал радиофикацию района.

Скоро пришел и он сам. Тут же он настойчиво попросил, дабы я поселился у них. На другой сутки посредством Горева я перенес из гостиницы собственные вещи.

В доме было три помещения. Самая просторная была мастерской и кабинетом Горева.

В ней одну стенке занимал верстак с тисками и легкий токарный станок с электромотором. Боком к окну стоял чертежный стол, рядом какой-то шкаф особого назначения с переключателями и радиолампами. Полка, подвешенная к стенке, была уставлена коробками и шкатулками: по всей видимости, устройствами.

Рядом стоял столик на колесиках, обтянутых резиной, на котором блистал лаком, никелем и стеклом телевизионный радиоприемник. Как и каждая Володина модель, столик и телевизор имели возможность по отделке являться украшением хорошей помещения.

В первоначальный же вечер я не имел возможности не отыскать в памяти о давешней мечте приятеля – телевизоре. Владимиру Сергеевичу было нужно поведать о собственных работах.

– Пределом дальности действия современных телепередатчиков, – сказал он, – есть расстояние прямой видимости, другими словами линия горизонта. Так как ультракороткие радиоволны, используемые для телевизионных передач, распространяются только по прямой, не огибая кривую поверхности земного шара, как долгие волны, и не отражаясь от ионосферы, как маленькие радиоволны. Так, это расстояние возможно расширить, только увеличив высоту мачт, несущих передающую либо приемную антенну.

Счастливцы москвичи, ленинградцы! Не выходя из квартир, они смогут видеть на экранах телевизоров цветные передачи. Сорок-пятьдесят километров – гарантированное расстояние для приема телевизионных передач…

– Послушай, – перебил я. – Мне как мы знаем, что был сделан опыт посылки радиосигнала кроме того на Луну.
– Верно, – дал согласие Володя. – Это была именно волна ультракоротковолнового диапазона. Такая волна, соответственно усиленная, имела возможность достигнуть и Марса. Я тружусь над повышением дальности приема передач ультракоротких радиоволн.

Интерес к этому делу побудил меня покинуть Москву и поселиться тут, где нет таких помех, нет телевизионных передач и где я либо не замечу ничего, либо приму на Москву и экран, и Киев, и Ленинград.
– И Варшаву, и Прагу, и Париж, не так ли? – закончил я.
– Будем пробовать, – робко сообщил Владимир Сергеевич.– Но пока хвалиться нечем.

***

Чувствительность телевизора Владимира Сергеевича многократно превышала чувствительность простого. Не считая высокой антенны, в его схему были включены особенной совокупности фильтры, разрешающие быстро уменьшать помехи и прекрасно отстраиваться от волн, не считая той, на которую был настроен приемник. Многокаскадные усилители, помещенные в отдельном шкафу, о котором я уже упоминал, имели возможность усилить принимаемые сигналы во большое количество миллионов раз без мельчайшего искажения.

Эти сигналы и руководили перемещением потока электронов, составляющего электронный луч. И данный луч, как карандаш, рисовал цветное изображение на экране.

Телевизор Владимира Сергеевича настраивался на любую волну первого десятка метров, а любое число строчков цветного либо черно-белого изображения, от 405 до 1200, машинально преобразовывалось особым прибором на 625 строчков. В числе строчков большем, чем 1200, не было необходимости. Уже при 1050 строчках изображение разбивается практически на полтора миллиона элементов, а сетчатка глаза человека в состоянии различать изображение, составленное не более чем из двух миллионов элементов.

Следовательно, предстоящее повышение числа элементов не увеличило бы заметно четкости изображения.

Телевизор был установлен на столике с колесиками, поскольку бывали случаи, когда перемещение его в второе место помещения либо кроме того поворот около оси быстро улучшал уровень качества изображения. Маленький штурвал, укрепленный в стенке, поворачивал в нужном направлении антенну сложной конструкции.

Каким же образом радиоволны все-таки доходили до антенны Владимира Сергеевича? Об этом мало знал и он сам. Он имел возможность лишь сообщить о неординарной чувствительности собственного телевизора.

Возможно было предполагать, что какая-то часть волны, через чур не сильный чтобы ее уловили простые приемники, все-таки огибала Почву. При благоприятных условиях приемник Горева имел возможность принимать все станции Европы, но были дни, в то время, когда приемник по большому счету не принимал ничего.

Но такие перерывы становились все реже. Ликвидировать их совсем, сделать вероятным прием в любое время любой передачи телевизионных радиостанций до тех пор пока восточного полушария, а позже и западного было целью работ гениального инженера-изобретателя.

У Владимира Сергеевича был ученик и помощник – восьмиклассник, сын соседа, Петя. Он вертел штурвал антенны, возил по всей комнате тяжелый столик с телевизором и мастерил, пользуясь консультацией собственного шефа, уникальные радиоприемники.

в один раз вечером мы втроем уселись у экрана телевизора.

– Что будем наблюдать? – задал вопрос меня как гостя Володя.
– Само собой разумеется, прежде всего Москву, – попросил я.

Согласиться, я мало нервничал: идея о возможности видеть телепередачу на таком расстоянии не укладывалась в голове. Я как словно бы шагнул через границу настоящего в второй, фантастический мир.

Орудовал Петя. Он развернул тумблер на маленьком распределительном щитке. Маленькие лампочки осветили шкалу вольтметра, шкалу показателя количества строчков разложения и шкалу длины волны. Слабо фосфоресцировали какие-то лампы – индикаторы, как их назвал Владимир Сергеевич.

Запел узким голоском стабилизатор, поддерживающий необходимое напряжение. Убедившись в правильности работы включенных устройств, Петя щелкнул включателем приемника. Мигнули лампочки, послышался низкий гудящий звук – «фон» настройки.

До тех пор пока нагревались лампы, Петя, вращая штурвал, установил в нужном направлении антенну.

С экрана полился мягкий, чуть голубоватый свет, показалась таблица настройки. Начался прием телевизионной передачи из Москвы. Передача шла ровно, без искажений, с изумительной четкостью изображения.

Иногда мигал сиреневый глаз индикатора на шкафу усилителя.

– Это мигание, – растолковал Владимир Сергеевич, – свидетельствует ослабление силы принимаемых сигналов. Тогда машинально вступают в воздействие новые звенья цепи усилителей, и, как видишь, на экране мы не подмечаем уменьшения яркости либо четкости изображения, либо ослабления громкости звука. Звенья цепи усилителей выключаются при повышении силы принимаемых сигналов.

Прежде мы делали это сами, но делали медлительно и неточно. Было нужно поработать над автоматизацией.

Мне хотелось воспользоваться успешным для дальнего приема вечером, я попросил Владимира Сергеевича «прогуляться» по столицам Европы. Ближайшая была Варшава. В телецентре Варшавы шел концерт, и мы наблюдали его до перерыва. В перерыве Петя опять стал у штурвала антенны.

Володя вращал рукоятку настройки. Мягко светил экран.

Внезапно послышался не сильный мелодичный звук колокола. На экране замелькали какие-то тени. Петя поднял голову, вопросительно взглянуть на Владимира Сергеевича.

– Владимир Сергеевич, снова! – сообщил он почему-то шепотом.

Горев, нахмурившись, сидя в каком-то неестественном положении, вертел рукоятки. Я взглянуть на циферблат. Стрелка указателя числа строчков разложения стояла на 1100.

Передатчика, трудящегося с таким числом строчков разложения, как я знал, не было еще ни в одной стране.

Я желал было задать вопрос, какую же станцию они ловят, но, видя насторожившиеся Пети Владимира и лица Сергеевича, промолчал. Прислушавшись к низко и глухо гудевшему динамику телевизора, я опять услышал мелодичный звон-аккорд нескольких хрустальных колоколов. Прыгали многоцветные пятна на экране.

После этого экран внезапно разделился по вертикали на три части. На каждой из них двигались однообразные тени.

– Петя, – почему-то также шепотом сообщил Владимир Сергеевич, – давай! Лишь осмотрительнее, не торопись!

Петя кивнул головой, чуть шевельнул штурвал. Экран опять стал цельным. Справа показалась чёрная полоса. Владимир Сергеевич развернул рукоятку где-то справа, полоса провалилась сквозь землю, кадры экрана побежали сверху вниз. Владимир Сергеевич остановил их.

Тени на экране прекратили мелькать, но были через чур прозрачны и расплывчаты чтобы что-нибудь возможно было разобрать.

Прекратили звенеть колокола, раздался новый звук: откуда-то еле слышалась людская обращение. Сказал человек на незнакомом языке. Голос волнами то исчезал, то оказался.

Ни одного слова не было возможности осознать, как я ни напрягал слух. Чей бы ни был данный язык: китайский, малайский – любой язык мира, в нем должны раздаться слова, одинаково звучащие на многих языках. Но я не услышал ни одного привычного слова.

Голос звучал мерно, старательно произнося любой слог.

В речи очевидно преобладали согласные, но каждое слово заканчивались тянущейся гласной. Голос был низкий, с щелкающими, шипящими звуками. Но, необычность тембра возможно было отнести за счет искажений в передаче.

Видимость на экране не улучшалась. В середине его не то стоял, размахивая руками в широких рукавах одежды, человек, не то птица, сидя на заборе, рукоплескала крыльями.

Наладив, сколько имел возможность, телевизор, Владимир Сергеевич подошел к шкафу-усилителю, пробуя что-то сделать в том месте. Не видя экрана, он наблюдал на нас, меня и Петю, хотя по отечественным лицам осознать, не улучшилась ли видимость на экране. Но этого не было.

Он отошел от шкафа, опять взглянуть на экран, послушал, покачал с сомнением головой, пожал плечами, позже сел рядом и захохотал.

– Что это за передача, как ты думаешь? – задал вопрос он.

Я в удивлении пожал плечами.

– Вот таковой ерундой нас с Петей угощают уже не первый раз. Но осознать хоть что-нибудь нереально: через чур не сильный волна. Хватит, Петя.

Давай свет. Все равно и сейчас лучше не будет.

Петя включил свет, засуетился у устройств, выключая их.

– Я слушаю. Продолжай! – напомнил я.
– Да продолжать-то не о чем, – сообщил Владимир Сергеевич. – Не первый уже раз мы видим такие прозрачные тени, слышим колокола и эту обращение. Разумеется одно: сигналы доходят до отечественной антенны без искажений. Но отечественный усилитель, по всей видимости, для них не сильный.
– Послушай, Володя, – вскрикнул я, – а возможно, это передача с Марса!
– Видишь ли, – пожал плечами Владимир Сергеевич,– к нашему приемнику Марс, по сути, ближе, чем Англия. Если бы на Марсе шли телевизионные радиопередачи, мы ловили бы их кроме того легче, чем Лондон. Но мы знаем, что в случае если на Марсе и имеется жизнь, то самая элементарная.

Ну, а сейчас – дремать!

***

Следующий вечер я совершил на собрании местных археологов. А через сутки, посмотрев в мастерскую, заметил, что от шкафа-усилителя остались «рожки да ножки». Петя лакировал створку нового, увеличенного в количестве шкафа.

Владимир Сергеевич, насвистывая, с логарифмической линейкой и карандашом в руках углубился в сложные схемы на чертежном столе.

Через десять дней у стенки стоял новенький, пахнущий лаком шкаф-усилитель. Вечером мы переключились на волну загадочной станции. Но она молчала.

Проходили 60 секунд, часы… Бледно светился экран, на нем пошевеливались горизонтальные линии – целые и пунктирные. Мы напряженно вслушивались, всматривались в прямоугольник экрана. Напряжение не так долго осталось ждать сменилось усталостью. Мы начали переговариваться, усаживаться эргономичнее, подниматься и ходить по помещению.

Аппарат молчал.

Наступила полночь. Не обращая внимания на протесты Пети, он был послан к себе. Мы с Владимиром Сергеевичем решили посидеть еще часок и идти дремать.

Прошло с полчаса. Горев стоял у штурвала антенны. Я стоял рядом, глядя на штурвал. Владимир развернул его чуть вправо, позже влево. Послышался привычный звон-аккорд, в этом случае звучно, четко.

Мы обернулись к экрану. Он был затенен чем-то расплывчатым и неясным.

– Просто не сфокусирован, – весело сообщил Владимир Сергеевич и ринулся к аппарату.

Пара поворотов рычажков, и мы заметили множество причудливых фигур и непонятных знаков. Было ясно, что и звон эти фигуры и колоколов передавались специально для настройки приемника. Усилитель трудился превосходно.

Отечественные сердца замерли.

Что мы заметим?

показ и Звон неподвижных знаков длился мин. десять. Наконец звон начал учащаться, аккорды изменялись с каждым ударом колоколов.

Внезапно зашевелились фигуры и символы таблицы на экране. Поползли, налезая друг на друга, пестрые треугольники, круги и квадраты.

Раздался последний звучный аккорд неординарной красоты и силы. Фигурки провалились сквозь землю. С экрана на нас наблюдало лицо человека.

Но какого именно человека! И какое лицо!..

Мы оба отшатнулись от экрана.

Оно было, в случае если возможно так выразиться, ослепительно тёмным.

Губы и шнобель были красиво и четко очерчены. На черепе и лице не было ни одного волоска. Чёрные глаза глубоко сидели в глазницах. В мочке левого уха висела серьга – грушевидный, переливающийся огнем искр камень. Незнакомец поглядел на нас собственными блестящими глазами и лукаво улыбнулся.

Сверкнул последовательность белых зубов.

Наконец ухмылка сошла с его лица, и он заговорил медлительно, празднично. Это был уже привычный нам глубочайший, низкий голос. Щелкающие маленькие слова, каждое из которых заканчивалось тягучей гласной.

Сперва меня бросило в жар, позже в мороз. Жадно дрожали руки, учащенно билось сердце. В мозгу мелькнула предположение, немыслимая, фантастическая…

– Володя! – вскрикнул я хрипло. – Так как это обитатель другого мира, второй планеты!

А загадочный человек говорил . Вот он остановился передохнул, продемонстрировал рукой себе на грудь и сказал пара раз:

– Горхща-а! Горхщн-а!… Горхща-а!..

Было неясно, то ли он назвал собственный имя, то ли выразил на своем языке понятие, соответствующее отечественному слову «человек».

Сзади него была, разумеется, прозрачная доска. Он забрал грифель тёмного цвета и начертил среди доски круг, перечеркнув его вертикальной линией. Оказалось что-то наподобие отечественной буквы «Ф». Позже, отойдя в сторону, он прощелкал какое-то слово… Значок, написанный на доске, зашевелился, покачался и пополз в левый верхний угол доски. После этого человек опять подошел к доске и написал на ней второй значок, схожий с отечественной печатной буквой «Г», под ним поставил палочку.

Значки постояли, пошевелились и также поползли в левый верхний угол, заняв место рядом с прошлым значком. Человек написал еще новый значок, подобный отечественной печатной букве «Т», и поставил под ним две палочки. И эта комбинация знаков уползла к прежде написанным. Так он писал новые значки, ставил под ними последовательность палочек, с каждым разом увеличивая их число на одну, оборачивался к нам, сказал какое-то слово; значки уползали, становились в ряд. Стало ясно, что нам демонстрировались цифры.

Их выяснилось десять. В нашем мире, додумались мы, была, как и у нас, принята десятичная совокупность счисления.

В то время, когда значки провалились сквозь землю, человек отодвинулся в сторону, улыбнулся, взмахнул рукой. На доску, откуда-то сбоку, выполз прямоугольный треугольник и три квадрата. Треугольник остановился, квадраты поползли к его сторонам, и мы заметили графическое изображение известной теоремы Пифагора.

В точках пересечения прямых показались значки – буквы. Комбинация этих букв стала в ряд под чертежом. Соединенная какими-то новыми значками, она светло демонстрировала алгебраическое изображение теоремы.

Следом за этим на доске показалась таблица. Если бы на месте незнакомых иероглифов стояла латынь химического шифра, оказалось бы какое-то подобие таблицы Менделеева.

И внезапно мы осознали… Отечественные далекие собратья говорили с нами языком, понятным для всех. Имеется истины, неспециализированные для всех.

Их демонстрировали нам в виде чертежей, таблиц и формул.

Но в языке ни одного привычного слова! Кроме того сочетания звуков совсем чужие.

Мы многого не осознали по большей части из-за непонимания знаков букв, но то, что нами было осознано, выяснилось совсем таким же, как и у нас на Земле. Возможно ли этому удивляться? Может ли на той, далекой планете сумма площадей квадратов, выстроенных на двух катетах прямоугольного треугольника, не быть равной площади квадрата, выстроенного на его гипотенузе?

Либо, к примеру, дабы результаты в действиях таблицы умножения были иными, чем на отечественной, земной таблице?

– Само собой разумеется, нет, – ответил Владимир. – Они не смогут быть иными. Два раза два будет четыре и на Земле, и на Марсе, и на вторых планетах.

– Совсем правильно, – вмешался я. – Лишь эта мысль, эта истина возможно в противном случае выражена. Как мы знаем, что не всегда у всех населений украины была принята десятичная совокупность счисления. В старом Вавилоне была, к примеру, шести десятичная совокупность.

В написанном числе у нас любая цифра (значок), поставленным слева, больше правого вдесятеро. У вавилонян он был в шестьдесят раза больше. Кстати, следы данной совокупности дошли и до нас: мы делим время по вавилонскому примеру. Один час у нас равен шестидесяти минутам, и одна 60 секунд равна шестидесяти секундам.

Значит, в случае если и по отечественной совокупности счисления и по совокупности вавилонян два раза два будет четыре, другими словами итог будет и в том и другом случае выражен однозначным числом, то для обозначения результата умножения трех на четыре нам потребуется двузначное число, а вавилонянину и тут достаточно, было бы одного символа.

– Но, как мы убедились,– продолжал Владимир Сергеевич, – на данной планете принята как раз десятичная совокупность счисления, совокупность самая совершенная, принятая на данный момент и на всей отечественной Почва. Да и то, что нам продемонстрировали графическое изображение теоремы Пифагора, обосновывает, что и им, как и нам, как мы знаем, что она едина для обеих планет, едина для всей вселенной. И те вечные, неизменные законы математики, химии и физики, каковые нам были показаны, являются частью неизменных и вечных законов природы.

Мы сидели ошеломленные…

Владимир Сергеевич поднялся, отключил аппарат и опять сел, забыв включить свет. Так без звучно сидели мы в не сильный свете ущербной луны, приходя в себя еще мин. двадцать.

– Может ли быть, что эта передача чья-то мистификация?– задал вопрос я. – В прошлом веке произвела фурор книжка, изданная одним американцем, за подписью большого ученого-астролога, о словно бы бы виденных им на Луне разумных существах.

– Делать это, – ответил Владимир Сергеевич, – возможно, лишь предположив, что на отечественной планете имеется еще пара телевизоров, принимающих передачу на тысячу сто строчков разложения, на волне, не присвоенной ни одному передатчику мира. Для чего же мистификатору пригодилось воспользоваться как раз этими негативными для него событиями?

Не узнав совсем, что за передачу поймал телевизор Владимира Сергеевича, мы решили о виденном молчать.

Так как возможно нашуметь и ввести людей в заблуждение, а самим стать посмешищем.

Два вечера дежурств около включенного телевизора прошли напрасно. На третий вечер я внес предложение дежурить попеременно, по одному часу.

Так и порешили. С восьми часов на дежурство стал я. Но и данный вечер прошел напрасно. В следующий, четвертый вечер дежурить начал Петя. Он сел у штурвала, медлено поворачивая его. Невыспавшиеся в эти дни, мы с Владимиром Сергеевичем валялись на кроватях.

Глаза слипались, я засыпал.

Неожиданно раздался ясный, чистый аккорд колоколов. Нас как будто бы ветром сдуло с постелей. В две секунды мы были у экрана, всматриваясь в геометрию таблицы настройки.

Лицо Пети сияло. Так как он первый поймал загадочную станцию! Мы не стали его разубеждать.

Мы рассчитывали, что отечественная вторая встреча с диктором из «неизвестного» пройдет тихо, но я уже заблаговременно почувствовал сердцебиение, сухость в горле.

Учащаясь, гудели аккорды колоколов, забегали знаки и разноцветные фигурки на экране.

Совершенно верно зная, кого заметим, мы все же содрогнулись.

Как и в прошедший раз, помедлив, диктор улыбнулся. Сейчас он нам еще больше нравился: радостью, кротостью, уверенностью сияло его лицо.

Но голос, режущие слух слова и звуки! Какая-то смесь шипящих, скрипящих, скрежещущих звуков.

Мы старались не только видеть, но и запоминать.

Телеобъектив, по всей видимости, отодвинулся назад, и мы заметили диктора во целый рост с головы до ног. Он был пропорционально сложенным человеком. Одежда его складывалась из широких и долгих, собранных у щиколоток шаровар, маленькой, с маленькими же, до локтя, рукавами плаща и куртки-накидки.

Все это было из легкой, похожей на шелк ткани. На ногах было что-то наподобие сандалий.

Полуобернувшись, он что-то сказал, взмахнул рукой и был на маленькой площадке, покрытой прозрачным куполом. У пульта с клавиатурой сидел такой же ослепительно тёмный, безволосый, но совсем еще юный человек. Диктор сделал широкий жест. Казалось, экран стал передним стеклом автомобиля.

Машина относительно медлительно прошла по улице. По обе стороны величавыми уступами высились дома, как будто бы ступени громадных лестниц, с последовательностями колонн. И любая ступень была прекрасным садом, поражавшим яркостью цветов, формой деревьев и темно-зеленой блестящей листвой.

Город кончился. Машина прибавила скорость. Около лежали, в случае если возможно так их назвать, поля. К изумрудному небу вздымались стройными последовательностями высокие узкие стволы, каковые венчали широкие кроны, сплющенные сверху, отягощенные долгими гроздьями бирюзового цвета. Иногда оказались высокие ажурные мачты без проводов. В то время, когда одна из них промелькнула рядом с шоссе, нам показалось, что она почему-то отбрасывала две тени. Справа сверкающей ширью открылся залив моря.

Отражая два солнца, он искрился золотом и живой россыпью изумрудов.

Далеко показались громады легких строений, похожих на ангары. Приближались к аэропорту. Центральным сооружением аэропорта являлась большая, должно быть в пара километров длиной, эстакада, весьма похожая на те, каковые я неоднократно видел на обложках научно-популярных изданий как иллюстрацию к фантастическим рассказам о межпланетных путешествиях.

Космический корабль, по форме напоминавший артиллерийский боеприпас, стоял вертикально в центре взлетной площадки, похожей на огромную чашу. Протяженность астролета была метров двенадцать, диаметр – метра четыре. Коническая часть ракеты была глухая. Вверху цилиндрической части сверкал последовательность круглых иллюминаторов. Ниже их распахнулась массивная дверь. На высоте одного метра от нижней кромки ракеты в шахматном порядке, кольцами в четыре последовательности, темнели круглые отверстия – сопла.

К двери вела легкая спиральная лестница, ажурной башенкой находившаяся рядом.

Несколько живых существ, оживленно жестикулируя и переговариваясь, подошла к лесенке. Все они были в накидках и шароварах, не считая четырех, одетых в шлемы и чёрные комбинезоны. Они вошли в дверь корабля.

Остальные ушли с площадки. Дверь закрылась, башенка лестницы ушла вниз, в люк. Из круглых отверстий внизу выметнулись струи полупрозрачного газа. Раздался глухой гул. Боеприпас закачался, приподнялся, повис в пространстве.

Газ завихрился у немного поднятых краев площадки. Ракета, медлено увеличивая скорость, помчалась вверх, обрисовывая кривую. Она скоро провалилась сквозь землю из глаз.

Призрачной полосой раскаленных газов обозначился ее путь.

Сейчас смолкли празднично звучавшие аккорды колоколов. Передача закончилась.

Мы задумались…

В первый раз в истории люди Почвы заметили так близко второй, далекий мир. Подтверждалась уверенность лучших умов в том, что обитаемых миров множество.

Молчание нарушил Петя.

– Я просматривал сравнительно не так давно роман Уэллса «Борьба миров»,– сообщил он, – люди Марса изображаются в том месте в виде существ, похожих на отечественных океанских чудовищ–спрутов. В какой-то сказке еще говорится о лунных обитателях. Они прыгают на одной ноге и обходятся без головы, либо что-то в этом роде.

– В том месте – выдумка, а тут – действительность, – негромко сказал Владимир Сергеевич. – По размерам видимого горизонта планета примерно равна Земле. Состав ее атмосферы, возможно, схож с земным. Существование разумных существ говорит о возрасте планеты, кроме этого примерно равном возрасту Почвы.

Но, быть может, что планета кроме того моложе Земли. Продемонстрировавшее

Межигорье (Mezhigore) ДАЧА ЯНУКОВИЧА

Увлекательные записи:

Похожие статьи, которые вам, наверника будут интересны: