Урсула ле гуин «автор «записок на семенах акации» и другие статьи из «журнала ассоциации теролингвистов [1]»

ПОСЛАНИЯ, НАЙДЕННЫЕ В МУРАВЕЙНИКЕ

Записи сделаны при помощи выделений осязательного органа муравья на сухих горошинах акации, выложенных в определенном порядке, последовательностями, в конце одного из тех извилистых туннелей, что соединяют самое сердце муравейника с внешним миром. Прежде всего внимание исследователя привлекло как раз четкое, в полной мере возможно значимое, размещение горошин.

Тексты, записанные на семенах акации, очень фрагментарны, а перевод их на язык человека в определенной степени условен и в смысловом отношении носит темперамент интерпретации. Но, на отечественный взор, эти послания занимательны хотя бы уже вследствие того что разительно отличаются ото всех уже известных нам образцов муравьиного языка.

Семена N 1-13.

Не (буду) трогать разведчиков. Не (буду) ударять. (Буду) тратить на сухие зерна (мою) душевную теплоту. Смогут отыскать их, в то время, когда (буду) мертв.

Прикоснись к этому сухому дереву! (Я) кличу! (Я имеется) тут!

Приведенный отрывок возможно прочтён и без того:

Не прикоснись разведчиков. Не ударь. Израсходуй на сухие зерна тепло (твоей) души. (Другие) смогут отыскать их, в то время, когда (ты) погибнешь.

Прикоснись к этому сухому дереву! Позови: (я) тут!

Ни в одном известном нам диалекте муравьиного языка глагол не имеет показателей лица, не считая форм третьего лица (в единственном и множественном числе) и первого (во множественном числе). В данном тексте употребляются только формы инфинитива, исходя из этого не представляется вероятным выяснить лицо, наклонение и число глаголов.

Семена N 14-22.

Долги туннели. Дольше то, что не имеет туннелей. Ни один из туннелей не достигает финиша того, что не имеет туннелей.

То, что не имеет туннелей, простирается дальше, чем мы имели возможность бы пройти за десять дней (парафраза — «за всю жизнь»). Слава!

Восклицание «Слава!» является первую часть классического приветствия «Слава Королеве!», либо «Да здравствует Королева!», либо «Осанна Королеве!», но в этом случае слово-символ «королева» опущено.

Семена N 23-29.

Как погибает муравей, захваченный неприятелями, так умирает муравей, покинутый приятелями (букв. «без вторых муравьев»), но сладки одиночества мгновения (букв. «все же быть без вторых муравьев сладостно, как будто бы выпивать нектар»).

В случае если муравей вторгается в чужую колонию, его в большинстве случаев убивают. В случае если муравья изолировать от вторых участников его колонии, то он неизбежно погибнет через день-два. Главную трудность в приведенном тексте воображает расшифровка словосочетания «без вторых муравьев», что, как видно из отечественного перевода, по всей видимости, свидетельствует «одиночество» — понятие, для которого в муравьином языке не существует независимого слова-символа.

Семена N 30-31.

Ешьте яйца! Вверх (?) с королевой!

По поводу интерпретации второй фразы данного текста мнения исследователей очень неоднозначны. Вопрос данный представляется очень ответственным, поскольку все предшествующие записи до конца смогут быть Понятны только в свете этого окончательного призыва.

Д-р Розбоун, к примеру, исходит из той предпосылки, что создатель — бескрылая и бесплодная рабочая самка — тщетно жаждет стать крылатой мужской особью и основать новую колонию, воспарив к вершине муравейника (т.е. «вверх»!) в брачном альянсе с новой Королевой. Не смотря на то, что разглядываемая фраза и возможно прочтена как раз так, все же, на отечественный взор, ничто в ней не подтверждает аналогичной интерпретации, и менее всего — конкретно предшествующий текст N30 «Ешьте яйца!». Значение этих слов не подлежит сомнению, не смотря на то, что и представляется шокирующим.

Осмелимся высказать следующее предположение: главная путаница с прочтением текста N31 появляется вероятнее из-за этноцентрической интерпретации слова-символа «вверх», которое у муравьев имеет двойное значение. «Верх», в понимании муравья, — это, без сомнений, то место, откуда поступает пища, но, иначе, «низ» — это гарантированная безопасность, покой, т.е. дом. «Верх» во втором значении — это еще и палящее солнце либо морозная ночь, отсутствие родных и убежища туннелей, это ссылка, это смерть. Исходя из этого мы предполагаем, что автором этих крамольных воззваний была бесплодная рабочая самка, которая в уединении собственного туннеля пробовала отыскать средства для выражения самой ужасной формы святотатства, допустимой у муравьев, и, следовательно, верное прочтение надписей на семенах N30-31 и интерпретация их смысла на языке людей будут таковы:

Ешьте яйца! Долой королеву!

Рядом с горошиной N31 было обнаружено иссушенное тельце маленького рабочего муравья. Голова отделена от туловища, по всей видимости, челюстями одного из воинов той же колонии. Порядок размещения горошин, напоминающий музыкальную строчок, остался ненарушенным. (Муравьи-воины неграмотны, исходя из этого убийца и не заинтересовался ненужными горошинами с выеденной сердцевиной.) В колонии по большому счету не найдено ни одного живого муравья; по всей видимости, муравейник был уничтожен на протяжении войны с соседями практически сразу после смерти автора приведенных тут записей на семенах акации.

Дж.Д’Арбэ, Т.Р.Бардол

Подготавливается ЭКСПЕДИЦИЯ

Необычная сложность знаковой совокупности языка пингвинов общеизвестна. В значительной мере запись знаков этого языка была облегчена применением подводной кинокамеры. Отснятое на пленку возможно по крайней мере повторить либо показывать замедленно , пока в плавной единой последовательности знаков не будут, по окончании внимательного сопоставления и многократного повторения, распознаны главные элементы одного из самые изящных живых литературных языков мира, не смотря на то, что, очевидно, нюансы а также иногда сокровенный суть смогут окончательно остаться непонятыми.

Доктор наук Дьюби, первым увидев отдаленное сходство письменности пингвинов и обычных серых гусей, создал пробный словарь языка пингвинов. Изучения же этого языка по аналогии с дельфиньим, очень до последнего времени распространенные, зашли в тупик и доказали собственную несостоятельность.

Казалось практически неправдоподобным, дабы совокупность знаков, создаваемая по большей части пастообразными крыльями, движением воздуха и короткой шеей, дала ключ к прочтению высокой поэзии этих водоплавающих писателей. Но ничего необычного тут нет, легко мы забываем, что пингвины все же являются птицами, не обращая внимания на множество очевидных несоответствий этому классу.

То, что их письменность напоминает дельфинью по форме, не должно являться основанием для вывода о том, что она и по содержанию похожа на нее. Так как язык пингвинов в действительности существенно отличается от дельфиньего. Очевидно, оба эти языка характеризует необычное остроумие, броские вспышки безудержного юмора, изобретательность, изящество формы.

Только немногие из многих тысяч литератур, созданных рыбами, отмечены неким эмоцией юмора, да да и то только самым примитивным; языки акул либо, к примеру, тарпонов, больших рыб из семейства сельдевых, непременно, в высшей степени красивы, но им полностью чужды жизнестойкость и оптимизм, каковые четко ощущаются в языках всех китообразных. Радость, энергия, юмор — все это свойственно и пингвинам, и, очевидно, многим представителям тюленьих.

Всех перечисленных животных роднит то, что они теплокровны. Но строение детородных органов и мозга — вот непреодолимый барьер, вот что так отличает пингвинов от вторых морских теплокровных. Так как дельфины, к примеру, не откладывают яиц.

И данный несложный акт порождает целый мир различий.

Лишь по окончании напоминания доктора наук Дьюби о том, что пингвины — птицы, что они не плавают, а летают в воде, теролингвисты смогли по-настоящему приблизиться к пониманию морской литературы пингвинов, лишь тогда были по-новому изучены и наконец оценены по преимуществу километры кинозаписей.

Но трудности перевода преодолены не до конца.

Многообещающие записи были взяты от пингвинов Краснели с побережья Антарктиды. Записать групповую кинесику [2] в штормующем океане, к тому же при температуре 31º по Фаренгейту [3], в то время, когда вода из-за обилия планктона напоминает густой суп, было весьма тяжело; но упорство участников литературного кружка «Ледник Росса» было полностью вознаграждено возникновением на свет для того чтобы шедевра, как «Под айсбергом», — данный отрывок из «Осенней песни» сейчас имеет мировую известность в переложении ленинградской балерины Анны Серебряковой.

Ни одна словесная интерпретация не имеет возможности сравниться с ее очень успешной балетной версией. По причине того, что — и это в полной мере конечно! — нереально передать при помощи письменного языка всю сложную эмоциональную многогранность данного произведения, столь блистательно переданную труппой Ленинградского балета.

И вправду, то, что мы именуем «переводом» с языка пингвинов либо с любого другого кинетического языка, является, прямо скажем, что-то наподобие либретто без музыки. Балетная версия — вот настоящий перевод. Слова тут фактически бессильны.

Исходя из этого я и предлагаю вычислять — не смотря на то, что предложение мое, быть может, будет встречено взрывами бешенства, хмурыми взорами либо смехом и улюлюканьем, — что для настоящего теролингвиста в отличие от артиста либо легко любителя мастерства кинетический морской язык пингвинов — не через чур благодарное поле деятельности, но однако ученому значительно занимательнее изучить язык императорских пингвинов, чем язык пингвинов Адели, не обращая внимания на все очарование и относительную простоту последнего.

Изучать язык императорских пингвинов! Я предвижу бессчётные возражения моих сотрудников на только что высказанное предложение! Язык императорских пингвинов самый тяжёл для людской восприятия и наименее дешёв из всех остальных языков пингвинов. Как раз вследствие этого доктор наук Дьюби как-то увидел:

«Литература на языке императорских пингвинов столь же замкнута на себя, столь же недоступна, как и само закованное во льды сердце Антарктиды. Она, быть может, и владеет неземной красотой, но нам ее не постичь».

Вероятно. Не стану недооценивать настоящих трудностей изучения, не последней из которых есть уже сам темперамент императорских пингвинов, значительно более замкнутых и сдержанных, чем остальные представители этого отряда. Но, как это ни парадоксально, именно на такую линии их характера, как сдержанность, я и возлагаю собственные главные надежды.

Императорский пингвин — не одиночка, а птица публичная, и во время периода размножения они объединяются в колонии, как и пингвины, живущие на побережье Антарктиды, но колонии императорских пингвинов намного меньше и спокойнее. Связи между их участниками носят скорее персональный темперамент.

Императорский пингвин — в первую очередь индивидуалист. Исходя из этого я считаю, что литературное творчество этих пингвинов обязательно окажется авторским, а не коллективным, а из этого направляться, что их произведения в полной мере вероятно адекватным образом перевести на язык людей. Это будет, очевидно, литература кинетическая, но очень хорошая от объемной, скоро меняющей форму, многоплановой литературы, развивающейся в русле коллективной морской традиции.

Пологаю, что литературные тексты императорских пингвинов в полной мере возможно подвергнуть самому тщательному транскрибированию и научному анализу посредством известных нам знаковых языковых совокупностей.

«Что? — возразят мои соперники. — Неужто мы должны тащиться куда макар телят не гонял, в вечную тьму, где бушуют метели и трещат морозы под шестьдесят, для очень не сильный надежды взять образцы некоей, только предположительно существующей, поэзии необычных маленьких птиц, каковые настойчиво сидят во холоде и мраке зимней ночи, согревая между лапами единственное яйцо?»

И я отвечу:

«Да! По причине того, что, как и доктору наук Дьюби, инстинкт твердит мне, что неземная красота данной поэзии столь неповторима, что мы вряд ли найдем на Земле что-либо ей подобное».

Тем из моих сотрудников, в которых силен дух научного поиска и добропорядочного риска во имя успехи духовных сокровищ, я сообщу:

«Вы лишь представьте себе: льды, колючий снег, тьма, постоянный вой и визг ветра. А во тьме ледяной пустыни, скорчившись, остановились подлинные поэты. Они будут умирать от голода, но еще пара недель не сойдут с места в отыскивании пищи, по причине того, что между лапами каждого из них, укрытое теплыми перьями, покоится одно-единственное прекрасное яйцо, которое лишь так возможно предохранить от льдов и смертоносного прикосновения вьюги. Эти мужественные птицы не смогут ни видеть друг друга, ни слышать.

Им разрешено лишь чувствовать дружеское тепло. Вот в чем сущность их поэзии, их искусства. Как и все кинетические литературы, литература императорских пингвинов тиха, но в отличие от вторых в базе ее — практически полная недвижность, хрупкие, легкие колебания воздуха, немного поднятое перышко, дрогнувшее крыло, прикосновение — легкое, не сильный, но теплое прикосновение того, кто рядом. В невыразимо неприятном одиночестве — сочувствие. В пустыне — присутствие приятеля.

В окружающей со всех сторон смерти — жизнь».

ЮНЕСКО выделило мне большую сумму на снаряжение экспедиции. До тех пор пока имеется четыре вакансии. В ближайший четверг мы отправляемся в Антарктиду.

В случае если кто-то захочет присоединиться к нашей экспедиции — милости просим!

Д.Петри

РЕДАКЦИОННАЯ СТАТЬЯ ПРЕЗИДЕНТА АССОЦИАЦИИ ТЕРОЛИНГВИСТОВ

Что такое язык?

На данный вопрос, центральный для теролингвистики как науки, эвристический ответ был дан уже самим существованием таковой науки. Язык — это средство общения. Вот исходная теорема для всех отечественных теорий, открытий и исследований; и успех последних лишний раз подчеркивает важность данной теоремы.

Но на сходный, не смотря на то, что и не аналогичный вопрос «Что такое мастерство?» мы до сих пор удовлетворительного ответа не дали.

Толстой в собственной работе, наименование которой и образовывает данный вопрос, дал на него ясный и четкий ответ: мастерство — это также средство общения. Данный ответ, как мне представляется, был фактически безоговорочно и без критики забран теролингвистами на вооружение. Но он сам порождает массу вопросов.

К примеру, из-за чего теролингвисты изучают лишь язык животных?
Возможно ответить: по причине того, что растения не общаются между собой.

Прекрасно, предположим, мы это установили. Значит, как это вытекает из отечественной главной теоремы, растения не имеют языка, а следовательно, не имеют и искусства. Но погодите!

Это направляться вовсе не из главной теоремы, а всего лишь из не хватает изученного постулата Толстого.

А что, в случае если существует некоммуникативное мастерство?

Либо одни типы мастерства коммуникативны, а другие нет?

Сами происходя от животных, активных хищников, мы, что в полной мере конечно, пробуем найти у других соответствующий тип коммуникативного мастерства, и, в то время, когда нам это удается, такое мастерство сразу же приобретает право на свой место и существование в типологической классификации. Свойство выяснить типологическую принадлежность аналогичных видов мастерства — недавнее блестящее достижение отечественной науки.

Но задумайтесь: не обращая внимания на большие удачи, сделанные теролингвистикой за последние десятилетия, мы лишь вступаем в эру великих открытий и ни за что не должны становиться рабами собственных теорем. Нам до тех пор пока ни разу не удалось посмотреть за те далекие горизонты, что лежат перед нами. Мы до тех пор пока еще не смеем принять тот воистину поразительный вызов, что бросают нам растения.

В случае если некоммуникативное мастерство растений существует, то мы обязаны заново переложить практически любой кирпичик в фундаменте отечественной науки и принять на вооружение совсем новый комплект технических приемов изучения.

По причине того, что просто-напросто нереально одним и тем же методом изучить и обрисовывать леденящие душу детективные истории, столь распространенные в литературе ласок, амурные песни лягушек либо туннельные саги земляного червя — и литературные произведения, созданные красным деревом либо кабачками.

Этим разъясняется да и то, что непременно храбрые попытки д-ра Шриваса из Калькутты применять замедленную съемку для записи лексики подсолнухов были обречены на неудачу. Он подошел к ответу данного вопроса с позиций кинесики и пользовался теми же приемами изучения коммуникативного мастерства, что и при записи произведений черепах, устриц, ленивцев. Для него главной проблемой представлялась только поразительная замедленность кинесики растений.

Но копать тут необходимо существенно глубже. Мастерство, которое д-р Шривас стремился найти, если оно вправду существует, должно принадлежать к некоммуникативному типу и, быть может, к некинетическому. Вероятно кроме этого, что время — главной элемент, мера и матрица всех известных искусств животного мира — по большому счету не имеет отношения к мастерству растений. Растения смогут пользоваться, к примеру, таковой мерой, как вечность.

Но мы этого пока не знаем.

Да, не знаем. И догадываемся только об одном: предполагаемое мастерство растений в корне превосходно от мастерства животных. Что же оно конкретно является, сообщить пока не можем: мы его для себя кроме того не открыли.

И все же я с известной долей уверенности предвещаю, что оно существует и, по всей видимости, окажется не активным, а реактивным, т.е. главным в нем будет не воздействие, а реакция, не направленная коммуникация, а рецепция. Это всецело противоречит тому, на чем основаны знакомые нам виды мастерства, поддающиеся типологическому определению и сопоставлению. Так, мы можем открыть первое в истории пассивное мастерство.

Но сможем ли мы по большому счету когда-либо выяснить, что оно существует? Сможем ли его познать?

Это, очевидно, будет поразительно тяжело. Но не нужно отчаиваться! Вспомните: совсем сравнительно не так давно, еще в середине двадцатого века, искусства деятелей и большинство науки не верили кроме того в то, что язык дельфинов возможно расшифрован человеком и окажется непременно хорошим его внимания!

Быть может, через сто лет кто-то так же посмеется и над отечественными сегодняшними опасениями.

«Представьте себе, — сообщит некоторый фитолингвист [4] литературному критику-эстету, — так как они тогда кроме того языка баклажанов не знали!»

И оба снисходительно улыбнутся, наденут портфели и отправятся к пику Пайка [5], дабы прочесть в оригинале сравнительно не так давно дешифрованные стихи лишайника, записанные на северной стороне его вершины.

И вместе с ними либо чуть погодя в том направлении встанет еще более хитроумный исследователь, настоящий авантюрист , — первый геолингвист, что, не обращая особенного внимания на красивую, но недолговечную поэзию лишайника, прочтет еще менее коммуникативные, еще более пассивные, совсем вневременные, холодные, вулканические стихи гор, в которых любая гор — одно- единственное слово, сообщённое Всевышний весть в то время, когда самой Почвой, плывущей в нескончаемом одиночестве и в нескончаемом сообществе — во Вселенной.

Неологизм, образованный от греч. teras — зверь; данный термин возможно переведен и как «зверолингвистика»
кинесика — совокупность телодвижений (жестов, мимики), используемых в ходе общения (за исключением перемещений речевого аппарата), и наука, изучающая эти средства общения; кинетический язык — то же, что язык жестов
около 0ºC
phyton — растение; неологизм, что возможно перевести и как «лингвистика растений’
вершина в Скалистых горах США, высота более четырех километров

источник: http://booksonline.com.ua/view.php?book=48518

Урсула ле гуин «автор «записок на семенах акации» и другие статьи из «журнала ассоциации теролингвистов [1]»

Как вырастить акацию из семян. Белая акация в Средней полосе. Сайт Садовый мир

Увлекательные записи:

Похожие статьи, которые вам, наверника будут интересны: