Окоп

«Вы все желали жить смолоду,
Вы все желали стать вечными…
И вот войной перемолоты,
Ну а в церквях стали свечками.»
Александр Чикунов

Он лежал в траве. Рядом валялись его разбитые очки и трость. Дико болела нога.

А в небе светила печальная луна, и подмигивала одинокая звезда. Теплый ветер ласкал его.

Что-то подобное с ним уже было. Но тогда он смог встать и выжить, а на данный момент… на данный момент он стар, весьма стар.

У него раньше был сын. Сейчас нет. У него два внука, а могло быть больше. Было больше. Если бы не война… войны…

какое количество он их пережил… Сумбур в мыслях… Он закрыл глаза, и в памяти снова всплыли картины из прошлого… «Вы все желали жить смолоду,
Вы все желали стать вечными…
И вот войной перемолоты,
Ну а в церквях стали свечками.»
Александр Чикунов

Он лежал в траве. Рядом валялись его разбитые очки и трость. Дико болела нога.

А в небе светила печальная луна, и подмигивала одинокая звезда. Теплый ветер ласкал его.

У него раньше был сын. Сейчас нет. У него два внука, а могло быть больше. Было больше. Если бы не война… войны… какое количество он их пережил… Сумбур в мыслях…

Он закрыл глаза, и в памяти снова всплыли картины из прошлого…

* * *

Где–то вдалеке ухнула мина. Воздушное пространство разрывают автоматные и пулеметные очереди, щелкают винтовочные выстрелы. Он привык к этому.

Привык к постоянной стрельбе. Привык к ночным обстрелам и атакам. Привык к вою мин и авианалетам. Свыкся с тем, что все смертны: и он, и его приятели. Ко всему возможно привыкнуть…не считая собственной слабости.

А он был на данный момент беззащитен. Беззащитен и зол…

Его кликали Михаил, Миша. на следующий день у него должен быть сутки рождения. Ему должно было исполнится двадцать лет. За собственную маленькую судьбу он уже успел очень многое.

Успел с отличием окончить школу и поступить в университет. Обучался на инженера. И оставалось то ему всего-то ничего.

И внезапно – война…

На фронт отправился добровольцем. Попал в пехоту – сибирскую «махру». Их необстрелянных мальчиков послали защищать столицу – Москву. В этом адском котле они не знали, от чего раньше погибнут: от рук немца либо от русского мороза. Страшно. Он вжимался в почву, вкапывался в сугроб, в то время, когда в небе гудели фрицевские самолеты. Было страшно.

Но вправду страшно было три дня назад, в то время, когда в соседний окоп попал боеприпас. Все, кто в том месте были погибли. От них остались какие конкретно–то обугленные рваные куски и останки ткани.

В том окопе сидел его бывший однокурсник – Никита. Совместно они уходили на фронт. Попали в одну роту. Старались держаться совместно. И вот он погиб…

Стал обугленным куском мяса…

Упокой, Господи, его душу…

Нога дико болела. Казалось, что в неё кто–то всегда бил молоточком по оголенным нервам. Он поискал рукой гранату. Вот она – родимая. Ф–1. Оборонительная. На пара метров около она уничтожает всё живое. А живой он тут один.

Собрал её, выдернул чеку, отпустил рычаг и всё. Но просто так уходить не хотелось. Нужно бы захватить с собой несколько–тройку нацистов. Всё дорога радостнее будет. С большим трудом приподнявшись на локтях, он осмотрелся. Целый окоп был завален мертвыми. Русские, немцы – все вперемешку; братья не в жизни, так в смерти. На его ногах лежало тело какого именно–то фрица.

В руках убитый сжимал автомат. МР–39, «шмайссер» – германский пистолет–пулемет, грозное оружие пехоты против пехоты. Рекомендован для поражения живой силы на расстоянии двухсот метров. Магазин на тридцать пять патрон.

Всем хватит. Разогнув онемевшие пальцы, Андрей забрал автомат. Проверил магазин, снял с пояса трупа патронташ и столкнул тело. По ногам сходу резанул холод. «Не обморозится бы», поразмыслил Михаил, – зима в текущем году была холодной. Всё, он готов и к обороне и труду.

Неприятель не пройдет. Михаил сунул руку в карман шинели, где хранил собственный кисет. Пусто. Утратил. А как прекрасно бы на данный момент закурить… Затем Михаил еле перевернулся на пузо, положил перед собой автомат и гранату и принялся ожидать. Чего?

Неприятеля? Собственных? Быть может, смерти? Да и сам он не знал чего, .

Их разбудили крики начальника. Было приказано захватить вражеские упрочнения, расположенные неподалеку от рощи Круглая. По окончании непродолжительной артдуэли, они пошли в наступление. Дикая гонка. Свистят пули. Падаешь. Стреляешь. Морозный воздушное пространство разрывает легкие.

Опять бежишь. Ныряешь за камень. Какой хороший камень, как тут прекрасно. Заберу его с собой.

А лучше тут и поселюсь. Только бы не под ним. Рядом кто–то падает. Руки раскинуты. Оружие рядом. Голова запрокинута. Мертвый.

Быть может, и нет, – может, легко раненый. На лицо ложится и тихо тает снег. Страшно. Переводишь дух. Кидаешь гранату. Лови, дорогой, кушай – не жалко. Опять бежишь.

Прощай, камешек, пора мне. А в голове одна только идея – выжить бы. И кричишь. Какой в том месте «За Отчизну, за Сталина!», таким матом трехэтажным кроешь, что самому необычно: я ли это говорю. Нет, кое-какие ещё кричали имена, за кого мстят. «За Сашку, за Никитку, за Леху», – за вас, мальчики!

Займите нам в том месте плацдарм получше, а мы тут за вас отмстим, не волнуйтесь, отмстим.

Он посмотрел назад. В десяти метрах слева от него показалась голова. Михаил помахал ей рукой. И внезапно он заметил, что это немец. Неприятель.

Тот помахал ему в ответ. И снова нырнул на дно окопа. Необычно, но неприязни к нему Михаил не испытывал.

Скорее жалость.

Шум боя как–то незаметно стих, а, может, это была легко контузия. Внезапно он осознал: у немцев нет сил отбить окопы. Они так как не знают, что тут не считая калек, таких как он сам, никого не осталось. А собственные пока не подойдут. Сил также нет. А ему бы тут не замерзнуть…

Зима в текущем году лютая…

Вспомнился дом, школа, университет. Вот он мелкий с громадным букетом цветов идет в первоначальный класс. А вот уже выпуск. Бал. Самая прекрасная женщина класса радуется ему. Вот, их танец. Вот, они уже в спортзале – целуются. Как же её кликали?

Как?! А вот и университет. Новые новые и друзья подруги. Они гуляют по городу, грезят о ярком будущем. А вот они что-то празднуют.

Вот опять мелкий на каком–то параде. Как много их было. Речи Сталина по радио. Вот они на каком–то пляже. Купаются. Плескаются около берега. А вода холодная.

Как снег в Подмосковье. Какие конкретно–то занятия. Неинтересная лекция. Радостные записки. Игра в подкидного на последней парте. Вот он обнимается с какой–то девушкой.

Уже ночь, а они не смогут расстаться. Целуются. А вот и последняя сессия. За ней должно быть жаркое лето сорок первого. Планировали собственной дружной группой съездить на юг. Отдохнуть. А позже в строительный отряд – прокладывать канал либо автостраду.

Но вот и 22 июня – война…

Михаил сам не осознал, как был во вражеском окопе. Вот он ещё бежит, мгновение и уже в окопе отбивается от немца. Кому–то – прикладом в челюсть, второму – штык в пузо. Провернул внутри, выдернул. Как в «учебке» – легко и просто, лишь вместо кукол живые люди. Затем сопернику остается держать собственные внутренности и умирать. И они также пробуют убить.

Его. А он обязан их одурачить, не умереть и самому стереть с лица земли их. Вот так. Он отбросил винтовку – сломалась.

Дотянулся саперную лопатку. Хорошая вещь, необходимая. Ей возможно и окоп вырыть, и подрубить что–нибудь, и убить кого–нибудь. Кое-какие, очень одаренные, ещё и дремать на ней умудряются, и картошку печь. Михаил так и не обучился этому. А вот рубить лопаткой ему нравилось. Напоминало уличные драки дома, лишь вот в том месте не убивали.

А тут приходится. Что же с тобой стало, Миха, думал он: ещё сравнительно не так давно убить человека тебе казалось чем–то диким, а сейчас, сколько их на твоем счету – чьих-то сынов, отцов, братьев? Нет, неприятелей, захватчиков, нацистов…

Забудь обиду нас, Господи…

Нужно было что–то делать. Он уже ощущал, как холод сковывает его тело, как горит и пульсирует нога, как коченеют пальцы. Клонило в сон. Гранату под брюхо, и всё – «пал смертью храбреца».

Но нет. Нужно жить. Да кому он нужен – одноногий калека?! Но он выберется из этого долбанного окопа, доползет до собственных. Он сделает это на зло костлявой. А что будет дальше – всё равняется…

Основное, к своим…, к своим…

Лопатка с хрустом впилась в шею молодого дистрофичного немца. Из раны брызнула кровь. Тело медлительно осело. Следующий. С большим трудом оторвав лопатку из трупа, Михаил увернулся от приклада соперника. Обманное перемещение. Поднырнул.

Удар лопаткой плашмя в корпус. Неприятель, толстый белобрысый паренек, упал на землю. Слабак.

Прыгаешь ему на грудь, – каблуки сапог пробивают грудную клетку. АГгр! Ещё! В нем пробудился первобытный человек – неандерталец. Это он на данный момент крошил немцев саперной лопаткой, вгрызался в плоть сталью, рвал мясо. Неандерталец жаждал крови.

Столько столетий он жил где–то рядом, в тени. Сидел у собственного первобытного костра в бессознательном, где–то между Эдиповым детскими и комплексом страхами, выл на луну и вспоминал кровавые охоты прошлого. А сейчас пришло его время. Фас! Рви их!

Ату! Загнать бы его позже назад …

Закинув «шмайссер» за пояснице, а гранату снова положив в карман, он медлительно пополз на дно окопа. Он старался обползать тела убитых, но это не всегда получалось – их было через чур много. Тогда он полз прямо по ним. Его тошнило. Тело замерзло.

Пальцы окоченели. Нога уже не чувствовалась. Холодный ветер выдувал из его глаз слёзы. «Мишка, Мишка, где твоя ухмылка, полная огня и задора?» Она осталось в том месте, на дне окопе. Погибла. Эх, на данный момент бы, спирту… и закурить.

И поспать…

Внезапно убивать стало некого. Немцы кончились. Но вместо эмоции победы, его охватила пустота. Мировой пустота, в то время, когда нет ничего, и имеется всё. «Тёмный квадрат», – он видел его репродукцию. Но вот где и в то время, когда?! В прошедшей жизни? Забыл. Михаил шепетильно отер лопатку об штанину, повесил её на пояс и поднял с почвы кинутый кем–то германский карабин.

Проверил магазин. Опустившись на колени, Михаил стал методично обыскивать убитого фрица. Мерзко на душе. К горлу подкатил ком рвоты. Забрал патроны, нож, гранаты.

Желал забрать флягу, собственную он утратил в рукопашной, но побрезговал. Он же не мародер какой–нибудь. Он забирает, дабы выжить, а не нажиться. Подошел однополчанин Федор. Внес предложение выпить. Спирт обжег горло, но тошнота прошла. В голове приятно зашумело. Стало заметно теплее.

Он дотянулся из кармана шинели кисет. Скрутил себе и Феде цигарки. Закурили. Необычно, но до войны он не курил. Обучился. Подошли ещё мальчики из их полка. У всех на душе было муторно.

Кто–то говорил анекдоты, но над ними не смеялись. Дымили и молчали. Любой о собственном…

Он был уже на самом дне. Тут лежало больше всего тел. Ко мне кидали гранаты однополчане.

Тут кипела рукопашная. Ко мне падали германские мины, разворотившие окоп. Тут было негромко. Весьма негромко. И весьма холодно. Михаил навалился на тело убитого начал и немца медлено расстегивать пуговицы шинели… Это пришлось тяжело, – озябшие пальцы не слушались.

Было весьма холодно… Нужно будет позже снять его фляжку. Но так как не будет у немца спирта – шнапс максимум.

А этим «компотом» не отогреешься…

Внезапно морозную тишину порвал грохот орудий. Били советские «сорокопятки». Собственные. По очень мере в это хотелось верить.

В полуметре от него в окоп нырнул Т–34. Средний танк, но если он наедет на людскую тело, то от задавленного останется лишь светлая память. Этим и пользовались. Кто–то говорил, что отечественные танкисты тут, под Москвой, давили противопехотные укрепления и немецкие обозы.

Давили, не стреляя. Давили, как зверей. А на данный момент такая участь имела возможность постигнуть его. Не хочется. Страшно.

Михаил сорвал автомат со поясницы, перевернулся на пояснице (это получалось у него уже лучше), дал очередь в небо и звучно заматерился…

Затишье по окончании боя длилось недолго. Вот, они уже сдерживают атаку немцев. Опять свистят пули, громыхают разрывы гранат. Ползут вражеские танки. В рацию кричит матом капитан. Ни шагу назад.

Удержать окоп. А неприятель всё ближе. Его не удержать. Рядом с Михаилом сидел пулеметчик. Томич Колян.

Ему было 18 лет. Он лишь школу сравнительно не так давно закончил. В этот самый момент война. Дома его ожидала девчонка. Прекрасная. Он довольно часто показывал её фотографию. Ему оторвало часть головы миной. Вот Колян ещё гвоздит фрицев из «дегтяря», кричит что–то, ругается, миг – и у него уже нет полчерепа.

А пулемет всё кроме этого стреляет, кося неприятелей. Молодец, Колюха, ты отомстил за себя сам. Михаил оторвал пулемет из онемевших рук приятеля. Положил его тело на землю. И поднялся на его место.

Лови свинец, немчура, не жалко. Это тебе за Николку, это за Никитку, это за вторых мальчиков из роты! И внезапно перед ним взмыл столп пыли, раздался страшный гул. Мина!

Все, что он успел сделать — закрыться пулеметом и повалится на землю. Внезапно его ногу пронзила ужасная боль, и он утратил сознание…

За танками пришли воины. «Махра». Собственная «махра» – сибирская. Ба, Кирюжа, с параллельного курса.

Здравствуй, братишка. Бойцы вынесли его и других «тяжелых» из окопа.

После этого был госпиталь. Опять фронт. отступления и Наступления. Десятки километров пешком и много – ползком. После этого Сталинград. Тут столичный преисподняя казался детским садом. Опять госпиталь.

И снова фронт. Войну он закончил в Австрии. На родине Гитлера. Позже был парад. Жуков на белом коне. Фашистские флаги под сапогами советских солдат.

Демобилизация. Мирная судьба. Он закончил университет. Позже устроился на завод. Инженером. Женился.

На Юле – самой прекрасной девушке из военного госпиталя. С ней познакомился в том месте – на войне, под Москвой. И так как позже нашли друг друга.

У них появилось сын. Назвали его Никитой. В честь погибшего фронтового приятеля. Никита и профессию себе выбрал соответствующую – армейский. Он был капитаном, руководил ротой. Никита погиб в Афганистане в восемьдесят пятом. В юбилей Победы.

Выручал собственного воина, и погиб. Взорвался вместе с бэтэром. Все что осталось возможно было сложить в коробку из под телевизора. Маленького телевизора.

А ведь был здоровый мужик – два метра роста. Десантник. Как сообщил один из толстых государственныхы служащих от армии, бывших на его похоронах, он был настоящим советским офицером. По окончании сына осталось три внука. Супруга сына устраивала личную судьбу и строила карьеру, дети ей были не необходимы. Они с бабушкой сами их воспитывали.

Как сыновей. Старший, Леша, погиб через десятилетие по окончании отца. На другой войне. вести войну за другую страну. Погиб на протяжении штурма Сурового зимний период девяносто пятого. Под Новый год. Он желал стать инженером, как дедушка, а стал храбрецом, как папа. Посмертно.

Средний, Антон, на данный момент трудится в какой–то зарубежной компании. А младший обучается на архитектора в Новосибирске. Также нужное дело…

Дай им, Господи, удачи…

Не так долго осталось ждать Михаилу восемьдесят. Возраст немаленький. И сделал он много. Повоевал. Выстроил.

Отыскал собственную единственную. Воспитал сына–храбреца, внуков на ноги поставил… а одного схоронил. Не должно быть так…

За что?.. Мысли сумбуром…

Он обожал гулять в парке. В том месте всё было как в дни его юности. Негромко. Тихо. Ничего не напоминало о войне.

Эти парни ему сходу не пришлись по нраву. Не пришлось по нраву, что они сидели на спинках скамей, что слушали громкую музыку, что они выпивали пиво. Что они вскидывали правые руки, как это делали те, с кем он вести войну шестьдесят лет назад. Он задал вопрос их, для чего они это делают. А они, встретившись с ним награды, начали избивать.

Они кричали «Хайль, Гитлер» и били его ногами. Как давно он не слышал данной фразы. И за это он сражался?

Было больно. Нужно было сгнить в этом окопе под Москвой, либо ринется под танк, либо закрыть амбразуру… что угодно только бы не слышать эти слова тут, дома, из уст собственных ребят.

* * *

Боль в ноге медлено стихала. Сейчас ему предстояло сделать самое тяжёлое. Открыть глаза и подняться. Как тогда в сорок первом. В окопе.

Под Москвой. На зло всем… и к своим, основное к своим…

Никто не забыт. Нет ничего, что забыто. Аминь.

Юрий Шаровский

Мальчики копают окопы

Увлекательные записи:

Похожие статьи, которые вам, наверника будут интересны: