Ричард бах «чужой на земле»

Из первой главы

В то время, когда формуляр подписан и люк пулеметного отсека с загадочным брезентовым мешком закрыт, я забираюсь по узкому желтому трапу в чёрную кабину, словно бы альпинист, взбирающийся на пик, со снежной вершины которого он сможет наблюдать на мир сверху вниз. Мой пик — это кабина самолета «Рипаблик F-84F Тандерстрик».

Ремень безопасности кресла-катапульты с желтыми подлокотниками — широкая нейлоновая сетка, тяжелая, оливково-серого цвета; к его отстреливающейся застежке подсоединяются надетые на мои плечи ремни привязной совокупности и тяжелый металлический карабин, машинально раскроющий парашют, если придется этой ночью катапультироваться. Я окружаю себя негромкими железными звуками, как все летчики, в то время, когда они присоединяются к собственному самолету.

Две лямки к аварийному набору под подушкой сиденья по окончании простой борьбы ловятся и с негромким лязгом пристегиваются к ремням привязной совокупности парашюта. Зеленая кислородная маска с глухим резиновым щелчком подсоединяется к шлангу регулятора. Катастрофический карабин со щелчком пристегивается к изогнутой планке на ручке вытяжного троса парашюта.

Шпилька предохранителя кресла-катапульты, скрипнув, выходит из отверстия в спусковом крючке на правом подлокотнике и, шурша в темноте, опускается в карманчик на штанине амортизирующего костюма. Эластичная лямка моего поцарапанного планшета со звучным щелчком крепится к левому бедру. Мой прочный белый фибергласовый шлем с затемненным стеклом, с золотой надписью СТ. ЛЕЙТ.

БАХ опускается и закрывает голову, мои уши чувствуют прохладу продолжительно не согревающейся пористой резины шлемофонов. Замшевая лямка под подбородком застегивается с левой стороны, шнур от микрофона с холодным щелчком соединяется со шнуром от радиостанции, и наконец выстуженная ветром зеленая кислородная маска комфортно устраивается поверх рта и носа и прикрепляется с тугим щелчком блестящего хромированного замка на правой стороне шлема. В то время, когда маленькая семья звуков затихает, мое тело оказывается подсоединенным трубками, проводами, замками и застёжками к громадному дремлющему телу моего самолета.

Снаружи, в чёрной движущейся пелене холода, с ревом оживает призрачная желтая запасной энергетическая установка; ею руководит человек в плотной, горячей форменной куртке, которому хочется, дабы я поскорее завел двигатель и отрулил. Не обращая внимания на теплую куртку, ему холодно. рёв и Лязг громадного бензинового мотора мало успокаиваются, и на вольтметрах белые стрелки скачут в секторы, отмеченные зеленой дугой.

От двигателя энергетической установки через поворачивающийся генератор, через тёмную резиновую змею, идущую к холодному серебристому крылу моего самолета, через маркированные провода сети постоянного тока в чёрную кабину врывается энергия; загораются красные и желтые сигнальные лампочки, и начинают дрожать стрелки нескольких устройств.

Мои кожаные перчатки с изображением белых звезды и крылышек — знака ВВС — начинают привычное коротенькое представление для внимательных зрителей, наблюдающих через мои глаза. Перчатки проходят по кабине слева направо: удостоверяются в том, что выключатели тока на левой консоли — включены, обогреватель пулеметов — в положении «выкл.», тумблер заслонки укрытия двигателя — «закрыто», тумблер аэродинамических тормозных щитков — «выдвинуто», рычаг газа — «О», контролируют высотомер, рычаг тормозного парашюта, рычаг фиксатора прицела, радиокомпас, TACAN, кислород, генератор, индикатор совокупности «собственный-чужой», тумблер преобразователя.

Перчатки пляшут, глаза следят. Правая перчатка в конце представления взмывает в атмосферу и обрисовывает маленькой круг — символ человеку, ожидающему внизу на ветру: проверка закончена, запуск двигателя через две секунды. Сейчас очередь рычага газа, перчатку вон со сцены и кнопку стартера на «пуск».

Не успеть ни набраться воздуха, ни моргнуть глазом. Десятая часть секунды, и вот очень холодный воздушное пространство сотрясают удары. тут — и Тишина же воздушное пространство, искры и реактивное горючее Jp-4.

Мой самолет сделан так, что заводится с хлопком. По-второму его не завести. Но данный звук — бочонок тёмного пороха под спичкой, выстрел пушки, взрыв ручной гранаты.

Человек снаружи морщится, ему не очень приятно.

Со взрывом, словно бы быстро открыв глаза, мой самолет оживает. В тот же час просыпается. Раскат грома провалился сквозь землю так же скоро, как и показался, его поменял негромкий нарастающий вой, он быстро идет вверх, до высокой частоты, а после этого медлено скользит вниз по октаве и сходит на нет. Но вой еще не затих, а в глубине двигателя камеры сгорания уже начали оправдывать собственный наименование.

Светящаяся белая стрелка прибора с табличкой «температура выходящих газов» ползет вверх, поднимается по мере того, как термопары начинают чувствовать на себе закрученный поток желтого огня, рвущегося из четырнадцати камер нержавеющей стали. Пламя вращает турбину. Турбина вращает компрессор. Компрессор перемешивает горючее с воздухом для сгорания.

не сильный желтые языки пламени становятся светло синий факелами, любой из которых деловито сидит в собственном отдельном круглом кабинете, и призрачная энергетическая установка уже больше не нужна.

Взмах правой перчаткой, палец показывает «долой» — долой питание, я сам.

Температура сопла установилась на своем месте, на 450 градусах по шкале Цельсия, тахометр успокаивается и говорит о том, что двигатель дает 45 процентов от вероятных оборотов. Поток воздуха через круглое заборное отверстие в ненасытный металлический двигатель — хриплый протяжный крик, прикованное цепями и кричащее в очень холодном воздухе и раскаленном светло синий пламени ужасное привидение.

Стрелка на шкале начинает показывать гидравлическое давление. Тумблеры аэродинамических тормозных щитков — в положение «убрано», и давление втягивает две огромные металлические пластины, каковые исчезают в ровных бортах самолета. Многоцветные лампочки меркнут, по мере того как увеличивается давление в топливной и масляной совокупностях. Я только что появился, с ветром, прижимающим к шее мой шарф. С ветром, завывающим у большого серебристого руля поворота.

С ветром, кидающимся на факелы моего двигателя.

Осталась лишь одна лампочка, она упрямо горит под табличкой «фонарь кабины открыт». Левая перчатка тянет за металлический рычаг. Правой перчаткой я тянусь вверх и хватаюсь за раму уравновешенной секции плексигласа.

Мягкий рывок вниз, и фонарь покрывает мой мирок. Я поворачиваю рычаг в левой перчатке вперед, слышу приглушенный звук защелкивающихся замков и вижу, как меркнет лампочка. Ветер больше не тревожит мой шарф.

Лямки, застежки и провода держат меня в глубоком бассейне, залитом тусклым красным светом. В этом бассейне имеется все, что я обязан знать о собственном самолете, о его высоте и местонахождении полета, , пока не установлю рычаг газа опять в положение «О» через один час 29 миль и 579 минут, совершив перелет из Англии с авиабазы Уэзерсфильд.

Эта база ничего для меня не означает. В то время, когда я приземлялся, она была для меня долгой взлетно-посадочной полосой на закате; диспетчером на аэродромной башне, дающим указания, куда рулить; каким-то незнакомым человеком, ожидающим меня в своевременном отделе с тяжелым брезентовым мешком на замке. Я торопился, в то время, когда летел ко мне, и сейчас тороплюсь улететь.

Уэзерсфильд с его дубами и зелёными изгородями, что, как я осознаю, есть частью любого британского города с его замшелыми крышами и каменными домами, и людьми, замечавшими «Битву за Англию» с тёмным дымом по всему небу, — для меня только полпути. Чем скорее я покину Уэзерсфильд размытым пятном в темноте, тем скорее смогу закончить письмо к дочери и женя, тем скорее смогу устроиться в кровати и вычеркнуть в календаре еще один сутки. Тем скорее смогу покинуть сзади малоизвестное, в частности, непогоду на высоте над Европой.

На тяжелой тёмной рукоятке рычага газа под моей левой перчаткой находится кнопка микрофона, и я нажимаю ее громадным пальцем. «Уэзерсфильд», — говорю я в микрофон, встроенный в облегающую зеленую резину кислородной маски. В наушниках шлема я слышу личный голос и знаю, что в высоком стеклянном кубе аэродромной башни звучат тот же голос и те же слова. «Реактивный военный самолет два девять четыре ноль пять, запрашиваю разрешение и номер полосы на взлет».

Все еще необычно звучит. Реактивный военный самолет. Полгода назад было: реактивный самолет Национальной гвардии. Это было: летай воскресенье и одну субботу в месяц, и в то время, когда имеется свободное время.

Это было: игра, заключавшаяся в том, дабы летать лучше летчиков ВВС и стрелять правильнее летчиков ВВС, но лишь на ветхих самолетах и будучи занятым полное время на штатской работе. Это было: замечать, как над Европой растут облака-грибы напряженности и знать точно, что в случае если стране потребуется больше огневой мощи, то моя эскадрилья будет задействована.

Это было: тридцать один летчик в эскадрилье, любой из которых осознавал это — осознавал, что может покинуть эскадрилью перед тем, как его призовут из запаса; и те же тридцать один летчик два месяца спустя полетели на собственных изношенных самолетах без дозаправки в воздухе через Атлантику во Францию. Реактивный военный самолет.

«Принял, ноль пятый», — раздается в наушниках чей-то новый голос. «Взлетная полоса два восемь, ветер два семь ноль градусов, скорость пять узлов, высотомер два девять девять пять, время на диспетчерской башне два один два пять, разрешение на вылет будет дано по требованию. Сообщите тип самолета».

Я поворачиваю маленькую ребристую ручку рядом с высотомером и устанавливаю 29,95 в окошечке с красной подсветкой. Стрелки высотомера легко передвигаются. Моя рука в перчатке опять на кнопке микрофона. «Принял, ноль пятый — это Фоке восемь четыре, курьер, возвращение на авиабазу Шомон, Франция».

Толстый тёмный рычаг газа идет вперед, и с растущим ревом разбуженного раскаленного грома мой «Рипаблик F-84F», мало помятый, мало старомодный, по велению моей левой перчатки начинает перемещение. Прикосновение левым сапогом к левому тормозу, и самолет поворачивает. Рычаг газа на себя, дабы не снести человека и его энергетическую установку шестисотградусным ураганом из сопла.

Селектор прибора тактической аэронавигации на «прием и передача».

Я выруливаю, мимо в темноте проплывают дремлющие силуэты «F-100» уэзерсфильдской авиабазы, и я всецело умиротворен. Нескончаемое потрескивание легких помех в наушниках, прекрасно знакомая тяжесть шлема, подрагивание самолета, покачивание на стойках и жёстких шинах с масляными амортизаторами при встрече с швами и бугорками дорожки. Как животное. Как верное, доверяющее, нетерпеливое, тяжелое стремительное хищное животное.

Самолет, которым я руковожу с того момента, как он рождается, и перед тем, как засыпает, мерно катится к двухмильной взлетной полосе, успокаиваемый шепотом холодного ветра.

Профильтрованный голос дежурного диспетчера вдребезги разбивает спокойные помехи в наушниках. «Реактивный военный самолет два девять четыре ноль пять, разрешение получено. Готовы записать?»

Мой карандаш выпрыгивает из кармана летной куртки и зависает над сложенным замыслом полета, зажатым в челюстях планшета на моей левой ноге. «Готов записать».

«Разрешение на полет: реактивный самолет два девять четыре ноль пять, следующий в аэропорт Шомон» — я скоро стенографирую. Мне дано лететь курсом, что я наметил — «на Абвиль, на Лан, на Шпангдалем, на Висбаден, на Фальбур, на Шомон».

Обходной курс еще до начала полета, он проложен так, дабы миновать группу штормов, обозначенную синоптиками красными четырехугольниками в том месте, где должен был бы пролечь прямой путь к моей базе. «Поднимайтесь по лучу радара до горизонтального полета три три ноль, свяжитесь с диспетчерской башней» Разрешение на полет входит через наушники и выходит через остро отточенный кончик карандаша: с кем связаться, в то время, когда и на какой частоте; один час и двадцать девять мин. полета сжаты в четырехдюймовый квадрат исписанной карандашом бумаги, залитой тусклым красным светом. Я зачитываю запись дежурному диспетчеру, жму на тормоза и останавливаюсь перед взлетной полосой.

«Принял, ноль пятый, записано правильно. Взлет разрешаю, помех перемещению в местной территории нет».

Рычаг газа опять вперед, и самолет занимает позицию для взлета на полосе два восемь. Цементная дорожка широкая и долгая. Полосу белой краски по ее середине с одной стороны держит мое переднее колесо, а на невидимом дальнем финише — прочная нейлоновая сеть барьера.

Две линии, показывающие путь белых огней на протяжении кромок полосы, сходятся в тёмной дали.

Вот рычаг газа под моей левой перчаткой отправился до отказа вперед, так дабы стрелка тахометра, покрытая светящейся краской, закрыла черточку, помеченную «100%», дабы температура сопла встала и стрелка была у коротенькой красной дуги на шкале, что означает 642 градуса по шкале Цельсия, дабы любая стрелка на каждой шкале, залитой красным светом приборной панели, дала согласие с тем, что нам нужно делать, дабы я сообщил сам себе, как говорю любой раз: «Отправились». Отпускаю тормоза.

Нет ни резкого рывка, ни силы, вдавливающей затылок в подголовник. Я ощущаю только ласковый толчок в пояснице. Лента взлетной полосы под носовым колесом начинает разматываться, сначала лениво.

За спиной с рёвом и грохотом рвется пламя, и я подмечаю, что огни по краям взлетной полосы начинают сливаться, а стрелка воздушной скорости поднимается и показывает 50 узлов, 80 узлов, 120 узлов (контрольная скорость достигнута), и между двух последовательностей слившихся белых огней я вижу поджидающий в темноте в конце взлетной полосы барьер, и рычаг управления в правой перчатке чуть отклоняется назад, и стрелка воздушной скорости показывает 160 узлов, и носовое колесо отрывается от цементного покрытия, и за ним секундой позднее следуют главные колеса, и в мире нет ничего, не считая меня и самолета, живых и слитых совместно, и холодный ветер прижимает нас к собственной груди, и мы становимся едины с ветром и едины с звёздами и тёмным небом в первых рядах, и барьер — уже забытая уменьшающаяся точка — сзади, и шасси поджимается и скрывается в моей алюминиевой бесшовной коже, и воздушная скорость уже один девять ноль, и рычаг закрылков вперед, и воздушная скорость два два ноль, и я в собственной стихии, и я лечу. Я лечу.

Голос, что я слышу в мягких наушниках, не похож на мой. Это голос человека, занятого лишь делом; говорит человек, которому еще очень многое предстоит сделать. Но это мой громадной палец давит на кнопку микрофона, и это мои слова просачиваются через приемник на башне. «Уэзерсфильд, реактивный военный самолет два девять четыре ноль пять вышел на курс, покидаю частоту и вашу станцию».

Мой самолет легко набирает высоту в чужом чистом воздухе над южной Англией, и мои перчатки, не желающие мириться с бездельем, двигаются по кабине и доделывают то, что им было поручено. Стрелки высотомера скоро проходят отметку 500 футов, и до тех пор пока мои перчатки заняты тем, что убирают отражатели двигателей, подают давление в сбрасывающиеся баки, отстегивают катастрофический карабин от вытяжного троса, включают пневматический компрессор, я внезапно подмечаю, что нет луны. Я сохранял надежду, что будет луна.

Мои глаза, по команде зрителей за ними, еще раз удостоверяются в том, что на всех мелких шкалах устройств двигателя стрелки находятся в пределах нарисованных на стеклышках зеленых дуг. Добросовестная правая перчатка переводит регулятор подачи кислорода с положения «100%» на «норм.» и устанавливает в тёмных окошечках передатчика ультравысокочастотной командной радиостанции четыре белые цифры: частоту направляющего меня радара.

Незнакомый голос, что в действительности мой, говорит с радиолокационной станцией, направляющей мой полет. Голос способен вести разговор, перчатки способны передвигать рычаг газа и рычаг управления, и самолет медлено набирает в ночи высоту. в первых рядах, за покатым лобовым стеклом, за уменьшающейся стеной чистого воздуха, меня ожидает непогода.

Я вижу, что она сначала жмется к почва, низко и тонко, как будто бы сомневаешься в том, что ей разрешено задание расстелиться как раз над сушей.

Три белые стрелки высотомера минуют отметку 10 000 футов, задавая моей правой перчатке задание выполнить еще одну, меньшую порцию физического труда в кабине. на данный момент перчатка набирает число 387 в треугольном окошечке на панели управления радиокомпаса. В наушниках — чуть слышные сигналы азбуки Морзе А-В — позывные радиомаяка Абвиль.

Абвиль. Двадцать лет тому назад абвильские парни, летавшие на самолетах «Мессершмитт-109» с желтой спиралью пружины около пушки на обтекателе винта, были лучшими армейскими летчиками Люфтваффе. Абвиль — это место, в которое нужно было идти, в случае если ищешь драки, и которое нужно было обходить, в случае если у тебя вместо пулеметных патронов брезентовые мешки. Абвиль на одной стороне Ла-Манша, Тангмер и Биггин-Хилл — на другой. «Мессершмитт» на одной стороне, «Спитфайр» на другой.

А в хрустальном воздухе посредине — переплетение инверсионных следов и падающих шлейфов тёмного дыма.

Единственное, что разделяет меня и желтоносый «Me-109» — это маленький поворот реки, зовущейся время. Волны прибоя на песке Кале. Шепот ветра над шахматной доской Европы. Стремительный бег часовой стрелки. И вот тот же воздушное пространство, то же море, та же часовая стрелка, та же река времени. Но «мессершмиттов» нет. И величественных «спитфайров». Если бы мой самолет сейчас пронес меня не на протяжении реки, а срезал бы по прямой ее поворот, мир показался бы таким же, как и сейчас.

И в том же воздухе еще раньше «мессершмиттов» и «спитфайров», в таком же, но в другом количестве ветхого воздуха, с запада идут и попадают в луч прожектора над Ле-Бурже «лате» и «лонли райан». А в том месте, над притоками реки, все кружат своры «ньюпоров», «пфальцев», «фоккеров», «сопвизов», «фарманов», «блерио», «райтов», дирижаблей Сантос-Дюмона, монгольфьеров, ястребов. А люди наблюдали вверх с почвы.

На небо, совершенно верно такое же, как сейчас.

Просматривать: http://www.гугл.ru/search?q=%D1%80%D0%B8%D1%87%D0%B0%D1%80%D0%B4+%D0%B…

Об авторе: http://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%91%D0%B0%D1%85,_%D0%A0%D0%B8%D1%87%D0%B…

Ричард Бах (Richard David Bach) появился 23 июня 1936 года в городе Оук-Парк, штат Иллинойс. По домашнему преданию, он есть отдалённым потомком композитора Иоганна Себастьяна Баха. Получал образование Университете Лонг-Бич штата Калифорния.

Служил в ВВС Соеденненых Штатов пилотом F-84F, потом занимался выполнением воздушных трюков. Практически все его произведения так или иначе касаются темы полёта.

F-84F Thunderstreak | | Page 2 http://jetpilotoverseas.wordpress.com/category/f-84f-thunderstreak/page/2/

Самолеты Ричарда Баха. http://rbach.ru/2007/07/01/bach.html Часть 6 | Официальный российский сайт писателя Ричарда Баха. Самолеты, на которых летал Ричард Бах. Не как раз его самолеты, но те самые модели.

[О фильме] ЧУЖОЙ 2: На земле / Итальянский ЧУЖОЙ

Увлекательные записи:

Похожие статьи, которые вам, наверника будут интересны: