Журналист Игорь Коц поделился воспоминаниями собственного деда Ефима Терешенкова, ушедшего на фронт в 1914 году.
Недолговечные солдатские могилки втягивались в почву, хлипкие, березовые кресты хилились и падали. Беспризорные лошади, еле влачившие ноги, планировали к могильным холмикам -трава на них была выше и сочнее, — но не паслись, а лишь находились, понурив головы, пока не подкашивались ноги. И тогда они ложились рядом с теми, кто, возможно, задавал им корм и любовно расчесывал гриву…
Это строки моего деда Ефима Терешенкова, оттрубившего три года на Первой мировой. И поведавшего, об этом в книге «Встречи на дорогах», изданной практически полвека назад.
В юные годы мне было неинтересно ее просматривать. Да и выяснять хоть что-то про хищническую империалистическую бойню. Открыл «Встречи» совсем сравнительно не так давно и зачитался.
Вот пара отрывков, разбитых мною на главки.
Мобилизация
В 12 часов дня мобилизованных стали отправлять. Предусмотрительное руководство прикалывало жестяные крестики с надписью: «За веру, царя и отечество». Это облегчало работу жандармов выгонять нас из города, Вырывать из объятий провожающих, усаживать на телеги.
Нас на подводе было трое: я, преподаватель Седых, большой сутулый человек, и Михаил Греков, добрый юноша. Казалось, нет ничего на свете, что имело возможность бы вывести его из равновесия.
— Греков, ты кого же дома покинул?
— Известно, мать, отца, зазнобу…
— А как провожали?
— Перепились, передрались — отца родного не определишь.
Не так долго осталось ждать проселочные дороги вывели нас на шоссе, обсаженное двумя последовательностями белоствольных берез. По шоссе целым потоком двигались кибитки беженцев. Мы всматривались в серые лица, пробовали заговорить, но люди молчали и отмахивались одним-двумя словами:
— Все горит… Всему финиш…
Чем ближе к Рославлю, тем плотнее был табор, тем больше было костров. Особенно за Криволесьем — настоящее «переселение народов». Река народного горя была, тут широка и глубока.
Беженцы теряли в близких и пути родных. Свежие могилки, в особенности- детские, показывались то в том месте, то тут, мелкие холмики, недолговечные кресты с засохшими венками из полевых цветов.
Муштра
Следующей ночью мы прибыли в Тулу. Утром нас остригли, сводили в баню, и сразу же началось «воспитание солдата». Для решения данной нелегкой задачи в кадрах оставляли надежных унтер-офицеров, не жалевших ни собственных, ни чужих сил, дабы отличиться и самим не попасть на фронт. Отечественный отделенный начальник, унтер-офицер Оглоблин, заметив отечественную шеренгу, изобразил «неописуемый кошмар»:
— Матушка родимая! И для чего ты меня на свет народила? Они находиться не могут!
Да я с них семь шкур спущу, сорок потов выгоню, семь пар халдеев сокрушу!
Оглоблин, комбинируя приставки и предлоги, ругался виртуозно: по-русски, по-гречески, по-латыни (он был из духовного звания) — и приводил в восхищение и тех, кому доставалось.
В то время, когда же выяснил, что в его шеренге два учителя — будущие прапорщики, он поставил нас перед строем:
— Люди хорошие, посмотрите на них!.. Колесов, Семенов! Займитесь их благородиями.
Стойка, осанка, втягивание в бег! Я научу их таблице умножения!.. Сколько будет семью семь?
— Господин отделенный, Вы изволили задать вопрос, сколько будет семью семь? Сорок девять!
— Лжёшь! Пятьдесят!.. Больше, больше нежности!… Я отучу вас думать!
Марш
Ночью прибыли в Николаев, погрузились на судно «Рион» и утром, минуя Очаков, вышли в море и забрали курс на Одессу. Море видели в первый раз и наблюдали на него испуганно. Белые гребни волн, как живые существа, то поднимались по пояс, то погружались в воду, то снова подскакивали, совершенно верно силились рассмотреть, кого им отправляет почва…
Ночью выгрузились в Одессе, а утром вышли в степь. Отечественный путь лежал на Аккерман, Кагул, в Румынию. Лиман перешли по льду, а дальше пошли по степи.
Моросил ливень, смешенный со, снегом. К ногам приставали комья почвы, точно не желала она пускать детей собственных на чужбину. Шинели и вещевые мешки промокли, и шли мы, согнувшись под тяжестью невесёлых дум и нош.
Первый немец
Ночью мы пришли к германской колонии Харцизск. Хозяин-немец, толстый старик, отвел нам для ночлега утепленный сарай, и мы, не дождавшись обещанного обеда, уснули. Ночь была переломной: поутру с неба провалились сквозь землю облака, ярко засветило солнце.
Все было покрыто инеем: крыши и стены домов, заборы, деревья, любая былинка. Мы высыпали из сарая во двор и радовались, как дети. Хозяин угощал вином.
Нас поразила зажиточность немцев: двор был надежный, лошади упитанны, люди одеты во все добротное.
— А какому всевышнему они молятся? -спросил Пивнев.
— Такому же,как и ты, — ответил Греков.
— Лги больше… Что же мы будем сражаться с единоверцами?!
-Дурак ты, Пивнев!
Граница
По мере приближения к границе отечественное любопытство все возрастало: что же такое данный предел? Он представлялся нам то глубоким рвом, то высокою стеною, то широкой мертвой полосою. Но пришел миг, и любой из нас одной ногой стоял на собственной почва, второй — на румынской.
Никакого рва, никакой стенки, ничего ужасного: ручейки бегут из одной страны в другую, ветер, не задерживаясь, перебегает границу, одинаковая тучка висит над отечественной почвой и румынской, жаворонки, поют собственные песни для тех и других…
А вот и люди. Они приветливо радуются, с радостью берут отечественный хлеб, табак, сахар, угощают, мамалыгой. Им равно как и нам, чужда самая идея о войне.
Не смогут эти руки, огрубевшие от работы, рушить то, что ими же создано. Не смогут эти люди топтать посевы, увечить сады, обижать детей и женщин. Нет, их заставляют делать это другие, те, кто не знает настоящей цены всему, что создано трудовыми руками.
Вот убогая церквушка. Заходим — те же иконы, тот же распятый Иисус, те же молитвы. Румыны не неприятели, мы пришли к ним как союзники, но они -второе царство, и они смогут пойти на нас, их смогут погнать, и они начнут ломать и разрушать, убивать и калечить.
Люди — что же они такое?..
Галиция
В Румынии нас распределили: меня и Ваську — в саперный батальон, его — в дорожно-мостовую, меня — в телеграфную роту, Грекова — на переднюю линию, в пехоту. Так отечественные пути и разошлись…
По Буковине колесо войны прокатилось два раза, но сила судьбы была столь громадна, что следы войны уже затянулись. У Залещиков на большое количество десятин раскинулись свежие солдатские кладбища. Тут солдата собирала обильную жатву и создавала подсчет. Германское. кладбище — площадь не окинуть взором: березовые кресты, на крестах жестяные треугольники, на жести номера — воинов обезличен и стал номером.
На могилах русских надписи — кто таковой, откуда родом, в то время, когда сложил голову. Пускай не придут ко мне ни матери, ни жены, никто не оправит могилки, благодарю и на том, что- не обезличили солдата, поразмыслили как о человеке.
Дальше — Галиция. Тут особенно настойчиво молотила война собственными цепами. Над почвой усердствовало солнце, но она молчала, покрытая прошлогодним бурьяном, совершенно верно серой солдатской шинелью, ей не хватало заботливых рук земледельца — руки заняты были вторым: одни держали винтовку, другие готовили орудия разрушения, третьи нехотя создавали, не веря в долговечность собственных сооружений.
Война, война… Кому она пригодилась?
В Галиции мы застоялись. Как-то встретился мне Васька Резерв.
— Здравствуй, дружище! Все чинишь дороги? Чтобы война не споткнулась?
— Поверишь, приятель: другой раз хочется уткнуть топор в бревно, плюнуть и сообщить: «Шабащ! Докуда будем возить на эту мельницу»? какое количество она перемолола?
Неужто люди ничего умнее не придумают?
Осень 1917-го
В это же время на фронт опять пришла осень, четвертая осень войны. Окопы оползали и преобразовывались в зловонные лужи. Винтовки и штыки покрывались ржавчиной.
Снабжение кончилось, фуражиры тщетно шарили по окрестностям — они возвращались ни с чем: по сторонам фронта все было съедено, и лошади стали падать. Офицеры, пряча погоны, удирали: кто — на юг к Корнилову, кто — на время к себе в имение.
Над опустевшими покинутыми полями войны висели свинцовые облака. Казалось, все валится и гибнет. Артиллерия 44 и 46 корпусов была стянута к местечку Рожище, в этот самый момент начались «разграбление и поток»: все, что имело возможность понадобиться в крестьянском хозяйстве: ремешки, веревки, хомуты, попоны, — пошло в вещевые мешки пехотинцев.
Поезда, каковые подавались к станции, набивались воинами: на крышах вагонов, на подножках, в тамбурах — везде были воины…
Куда вы, воины? Для чего? Что вы заметили в первых рядах? Сейчас в туманном Петрограде прогремел выстрел «Авроры», и все прояснилось:
-Вся власть Рекомендациям!
История развернула руль. Имущество собственного полка — 48 инженерного — мы доставили в Гомель и тут встретили приказ о демобилизации.
источник: Игорь Коц «Люди — что же они такое?..» КОНТАКТ-ШАНС №36 • 25.08.-31.08.2014
Как они это делают? Самые быстрые люди.
Увлекательные записи:
Похожие статьи, которые вам, наверника будут интересны:
-
Velizar simeonovski: звери и люди ушедших времен
Еще одна занимательная статья из жж коллеги Харитонова. Воображаю вашему вниманию потрясающие палеоиллюстрации Велизара Симеоновски. Шерстистый носорог в…
-
Первобытная война. почему люди воюют
Армейские историки редко уделяют много места дискуссии обстоятельств происхождения войн. Но эта тема, кроме истории, изучается кроме этого и другими…
-
Лодыгин, рыкачев, коновалов – люди в мире вертолетов
XIX век был веком огромного технического прогресса. Усовершенствование паровой машины, изобретение двигателя внутреннего сгорания, внедрение…
-
Почему люди боятся летать? история парня.
Около 20% людей испытывают тревогу перед полетом. Одни опасаются авиакатастроф, аварий, другие — высоты. В случае если сопоставить человеческие реакции с…
-
Александр росляков. здравствуй, абхазия! история одной нашей победы
По окончании поражения Грузии в грузино-абхазской войне 1992-93 годов Республика Абхазия попала в еще нехороший переплет – из-за устроенной ей мировым…
-
Как избежать катастрофы ркка в 1941 г. (рецепт от симбиота товарища павлова)
Произведение Симбиот Вячеслава Федорова на сайте уже выставлялось. Я бы желал возвратиться к замыслу начала ВОВ, предложенному в данном произведении – на…