Л. н. толстой. голод или не голод?

Примечание Redstar72: Громадный фрагмент данной статьи Льва Николаевича Толстого был процитирован в статье П. Краснова «Как жилось крестьянам в царской России», выложенной сотрудником Andriuha077 и позвавшей много споров. Кое-какие коллеги не приняли это свидетельство к сведенью: мол, «высказывания оторваны из контекста» и по большому счету Л. Н. Толстой – создатель художественных произведений Исходя из этого мне ничего не осталось, как выложить всё «произведение» полностью. Судите сами.
Нынешней зимою (1897-98 – Прим.

Redstar72) я взял письмо от г-жи Соколовой с описанием потребности крестьян в Воронежской губернии и передал это письмо с собственной заметкой в «Русские Ведомости» (Письмо З.С. Соколовой (сестры К. С. Станиславского) было направлено артистке Малого театра Е. Н. Полянской, которая и переслала его Толстому. 4 февраля 1898 г. Толстой послал письмо в «Русские ведомости», сопроводив своим обращением к редактору.

В том месте он писал: «…положение большинства отечественного крестьянства таково, что весьма тяжело время от времени не редкость совершить линии в это же время, что возможно назвать голодом, и обычным состоянием, и что та помощь, которая особенно нужна в этом году, была кроме этого нужна, не смотря на то, что и в меньшей степени, и в прошлом, и во всякое время» (т. 71, с. 270). Размещено в газете 8 февраля. – Прим. ред.), и с того времени кое-какие лица стали обращать ко мне собственные пожертвования для помощи нуждающимся крестьянам.

Маленькие пожертвования эти я направил частично моему хорошему привычному в Землянский уезд — 200 руб., ежемесячные же пожертвования смоленских докторов и еще маленькие пожертвования я переслал в Чернский уезд Тульской губернии моему сыну и его жене (И. Л. и С. Н. Толстым. – Прим. ред.), поручив им распределение помощи в их местности.

Но в апреле месяце я приобрел новые и достаточно большие пожертвования: г-жа Мевиус отправила 400 р., по мелочи собралось рублей 300, С. Т. Морозов дал 1000 р. — собралось около двух тысяч, и, считая себя не вправе отказаться от посредничества между нуждающимися и жертвователями, я решил отправиться на место, чтобы наилучшим образом распределить эту помощь.
Как и в 1891-м году, я думал, что наилучшая форма помощи — это столовые, по причине того, что лишь при устройстве столовых возможно обеспечить хорошей ежедневной пищей стариков, старая женщина, детей и больных бедных, в чем, я полагаю, состоит желание жертвователей.

При выдаче провианта на руки цель эта не достигается, по причине того, что каждый хороший хозяин, взяв муку, неизменно в первую очередь замесит ее лошади, на которой ему необходимо пахать (и поступив так, поступит совсем верно, по причине того, что пахать ему необходимо для прокормления собственной семьи не только в этом, но и в будущем году), не сильный же члены семьи будут недоедать в этом году, как и до выдачи, так что цель жертвователей не будет достигнута.
Помимо этого, лишь в форме столовых для не сильный участников семей имеется какой-нибудь предел, на котором возможно остановиться.

При выдаче на руки помощь идет на хозяйство, а чтобы удовлетворить требованиям разоренного крестьянского хозяйства, никак нельзя решить, что очень и что не очень необходимо: очень нужна и лошадь, и корова, и выкуп заложенной шубы, и подати, и семена, и постройка. Так что при выдаче помощи на руки приходится выдавать либо по произволу, наобум, либо всем поровну, без различия. Исходя из этого я решил распределять помощь как и в 1891-м и 1892-м годах,— в форме столовых.

Для определения же самый числа лиц и нуждающихся семей из каждой из них, каковые должны быть допускаемы в столовые, я руководствовался, как и прежде, следующими мыслями: 1) числом скота, 2) числом наделов, 3) числом участников семьи, находящихся в доходах, 4) исключительными несчастными и 5) количеством едоков случаями, постигшими семью: пожаром, заболеваниями участников семьи, смертью лошади и т. п.
Первая деревня, в которую я приехал, было привычное мне Спасское, принадлежавшее Ивану Сергеевичу Тургеневу. Расспросив старосту и стариков о положении крестьян данной деревни, я убедился, что оно далеко не так дурно, как было дурно положение тех крестьян, среди которых мы устраивали столовые в 1891-м году.

У всех дворов были лошади, коровы, овцы, был картофель и не было разоренных домов; так что, если судить по положению спасских крестьян, я поразмыслил, что не преувеличены ли толки о потребности нынешнего года.
Но посещение следующей за Спасским — Малой Губаревки и других сёл, на каковые мне указали, как на весьма бедные, убедило меня в том, что Спасское находится в только радостных условиях и по хорошему разделу, и по случайно хорошему урожаю прошлого года.

Так, в первой деревне, в которую я приехал,— Малой Губаревке, на 10 дворов было 4 лошади и 2 коровы; два семейства побирались, и нищета всех обитателей была ужасная.
Таково же практически, не смотря на то, что и немного лучше, положение сёл: Громадной Губаревки, Мацнева, Протасова, Чапкина, Кукуевки, Гущина, Хмелинок, Шеломова, Лопашина, Сидорова, Михайлова Брода, Бобрика, двух Каменок.
Во всех этих сёлах не смотря на то, что и нет подмеси к хлебу, как это было в 1891-м году, но хлеба, не смотря на то, что и чистого, дают не вдоволь.

Приварка — пшена, капусты, картофеля, кроме того у многих, нет никакого. Пища складывается из травяных щей, забеленных, в случае если имеется корова, и незабеленных, в случае если ее нет,— и лишь хлеба. Во всех этих сёлах у многих реализовано и заложено всё, что возможно реализовать и заложить.
Так что крайней потребности в окружающей нас местности — районе 7-8 верст — так много, что, устроив 14 столовых, мы ежедневно приобретаем просьбы о помощи из новых сёл, находящихся в таком же положении.

В том месте же, где устроены столовые, они идут прекрасно, обходятся около 1 р. 50 к. на человека в месяц и, как думается, удовлетворяют поставленной нами себе цели: поддержать здоровье и жизнь не сильный участников самых бедных семейств.
Вчерашним вечером я заехал в деревню Гущино, складывающуюся из 49 дворов, из которых 24 без лошадей. Было время ужина.

На дворе, под двумя вычищенными навесами, сидели за пятью столами 80 человек столующихся: старики вперемежку со старая женщина за громадными столами на скамьях; дети за мелкими столиками на чурбачках с перекинутыми тесинами. Ужинавшие только что кончили первое блюдо (картофель с квасом), и подавалось второе — капустные щи.

Бабы наливали корцами в древесные чашки дымящиеся, прекрасно заправленные щи; столовщик с ножом и ковригой хлеба обходил столы и, прижимая ковригу к груди, отрезал и подавал ломти красивого, свежего, пахучего хлеба тем, у кого был доеден (Нам удалось приобрести на Юго-Восточной железной дороге 2 вагона муки по 75 коп., в то время, когда она была по 90 к. в отечественном месте, и мука была так неординарно хороша, что ею не нахвалятся и бабы, ставящие хлебы, так она в меске хороша, и столующиеся говорят, что хлеб из нее выходит пряник. — Прим. Л. Н. Толстого).

женщина и Хозяйка из столующихся являются взрослым, хозяйская дочь, девочка, помогает детям.
Ужинавшие были большей частью исхудалые, истощенные, в изношенных одеждах, редкобородые, седые и лысые сморщенные старушки и старики. На всех лицах было довольства и выражение спокойствия. Все эти люди, разумеется, пребывали в том радостном настроении и мирном а также некоем возбуждении, которое создаёт потребление достаточной пищи по окончании продолжительного лишения ее.

Слышались звуки еды, степенный разговор и иногда хохот на детских столах. Были тут и два прохожих нищих, за которых столовщик просил прощения, что допустил их к ужину.
Все происходило чинно, степенно, совершенно верно как словно бы данный порядок существовал столетиями.
Из Гущина я отправился в деревню Гневышево, из которой дня два тому назад приходили крестьяне, моля о помощи.

Деревня эта состоит, так же как и Губаревка, из 10 дворов. На десять дворов тут четыре лошади и четыре коровы; овец практически нет; все дома так ветхи и нехороши, что чуть стоят. Все бедны, и все умоляют оказать помощь им. «Хоть бы мало-мальски парни отдыхали»,— говорят бабы. «В противном случае просят папки (хлеба), а дать нечего, так и заснет не ужинаючи».
Я знаю, что тут имеется часть преувеличения, но то, что говорит тут же мужик в кафтане с прорванным плечом, уже возможно не преувеличение, а реальность.

«Хоть бы двоих, троих с хлеба спихнуть,— говорит он. — В противном случае вот свез в город последнюю свитку (шуба уж в далеком прошлом в том месте), привез три пудика, на восемь человек — на продолжительно ли! А в том месте уж и не знаю, что везти…»
Я попросил разменять мне три рубля.

Во всей деревне не нашлось и рубля денег.
Разумеется, нужно устроить в этот самый момент столовую. Так же, возможно, необходимо и в двух сёлах, из которых приходили просить.

Помимо этого, нам информируют, что в южной части Чернского уезда, на границе Ефремовского, потребность весьма громадна, и до сих пор нет никакой помощи. Казалось бы очевидным, что нужно продолжать и расширять дело, и это быть может, так как сейчас взяты еще достаточно большие пожертвования: 500 р. от кн. Кудашевой, 1000 р. от г-жи Мансуровой, 2000 р. от драматических деятелей.

Но выясняется, что не только увеличить дело, но и продолжать его практически запрещено. Продолжать же запрещено по следующим обстоятельствам:
Орловский губернатор не разрешает открывать столовые: 1) без соглашения с местным попечительством, 2) без дискусии по вопросу об открытии каждой столовой с г. земским главой и 3) без того, дабы заблаговременно не уведомлять губернатора о том, сколько необходимо открывать столовых в известной местности.

Из Тульской же губернии уже приезжал становой с требованием не устраивать столовых без разрешения губернатора. Помимо этого, не разрещаеться всем не местным обитателям принимать участие и помогать в устройстве столовых без разрешения губернатора; без участия же таких ассистентов, намерено занятых сложным и хлопотливым делом столовых, устройство их нереально.

Так что, не обращая внимания на несомненную потребность народа, не обращая внимания на средства, эти жертвователями для помощи данной потребности, дело отечественное не только не имеет возможности расшириться, но находится в опасности быть совсем прекращенным.
Благодаря этого полученные мною сейчас деньги, в частности:

от кн. Кудашевой	500 руб.
-//- г-жи Мансуровой	1000 -//-
-//- драматических деятелей	2000 -//-
всего	3500 руб.

и еще кое-какие маленькие пожертвования остаются неизрасходованными и будут возвращены их жертвователям, если они не захотят дать им второе назначение.
На 22 мая отчет взятых и израсходованных мною денег следующий:
Приход

От смоленских докторов	323 р. 27 к.
Г. Мевиус	400
Кн. Т	100
А. З.	200
Баумана	25
М. К.	40
С.	25
Из «Р. В.»	112 р. 48 к.
От С. В. и Д. С.	20
-//- малоизвестной через Д.	16
-//- Касаткина	25
Из «Р. В.»	200
Баумана	20
Малоизвестной	200
Гимназистов	118
За медаль С. Н. Шиль	199
От Ол. Ковалевской	4
С. Т. М.	1000
Е. Ф. Юнге	15
	3012 р. 75 к.

Расход:

Мука	2061 р. 18 к.	2584 пуда
Пшено	140 р.	150 пудов
Горох	60 р.	75 п.
Картофель	171 р. 24 к.	131 четв.
Капуста	27 р. 50 к.	56 пуд. 35 ф.
Извоз	3 р. 10 к.
Дрова	56 р. 75 к.
Масло	27 р. 80 к.	5 пуд.
Соль	2 р. 40 к.	10 пуд.
	2549 р. 97 к.

Таково мое личное дело; сейчас попытаюсь ответить на те неспециализированные вопросы, на каковые навела меня моя деятельность,— вопросы, каковые, если судить по газетам, занимали и общество сейчас.
Вопросы эти следующие:
Имеется ли в этом году голод либо нет голода?
Отчего происходит так довольно часто повторяющаяся потребность народная?

И как сделать, дабы потребность эта не повторялась и не потребовала бы особых мер для ее покрытия?
На первый вопрос отвечу следующее:
имеется статистические изучения, по которым видно, что русские люди по большому счету недоедают на 30% того, что необходимо человеку для обычного питания; также, имеется сведения о том, что юные люди черноземной полосы последние 20 лет всё меньше и меньше удовлетворяют требованиям хорошего сложения для воинской повинности; общая же перепись продемонстрировала, что прирост населения, 20 лет тому назад, бывши самым громадным в земледельческой полосе, всё уменьшаясь и уменьшаясь, дошел на данный момент до нуля в этих губерниях.

Но и без изучения статистических данных, стоит лишь сравнить среднего исхудалого до костей, с нездоровым цветом лица крестьянина-земледельца средней полосы с тем же крестьянином, попавшим в дворники, кучера — на хорошие харчи, и сравнить перемещения этого дворника, кучера и ту работу, которую он может дать, с работой и движениями крестьянина, живущего дома, чтобы заметить, как недостаточным едой ослаблены силы этого крестьянина.
В то время, когда, как это делалось прежде нерасчетливыми хозяевами и сейчас еще делается, держат скотину для навоза, питая ее на холодном дворе кое-чем, лишь дабы она не издохла, происходит то, что из всей данной скотины вытерпевает без ущерба собственному организму лишь та, которая находится в полной силе; ветхие же, не сильный, еще слабые юные животные либо издыхают, либо в случае если и выживают, то в ущерб здоровью и своему приплоду, а юные в ущерб росту и сложению.

Вот совершенно верно в таком положении находится русское крестьянство черноземного центра. Так что, в случае если разуметь под словом «голод» такое недоедание, благодаря которого конкретно за недоеданием людей постигают заболевании и смерть, как это, если судить по описаниям, было сравнительно не так давно в Индии, то для того чтобы голода не было ни в 1891-м году, нет и в этом.

В случае если же под голодом разуметь недоедание, не такое, от которого в тот же час умирают люди, а такое, при котором люди живут, но живут не хорошо, преждевременно умирая, уродуясь, не плодясь и вырождаясь, то таковой голод уже около 20 лет существует для большинства черноземного центра и в этом году особенно силен.
Таков мой ответ на первый вопрос. На второй вопрос: отчего это случилось? ответ мой пребывает в том, что обстоятельство этого духовная, а не матерьяльная.

Армейские люди знают, что такое значит дух войска; знают, что данный неосязаемый элемент имеется первое основное условие успеха, что при отсутствии этого элемента делаются недействительными все другие. Пускай будут воины замечательно одеты, накормлены, вооружены, пускай будет сильнейшая позиция — сражение будет проиграно, если не будет того неосязаемого элемента, что именуется духом войска. То же самое в борьбе с природой.

Когда в народе нет духа бодрости, уверенности, надежды на все большее и большее улучшение собственного состояния, а имеется, наоборот, сознание тщеты собственных упрочнений, уныние — народ не победит природы, а будет побежден ею. В частности таково в наши дни положение всего отечественного крестьянства и в особенности земледельческого центра.

Он ощущает, что его положение как земледельца — не хорошо, практически безнадёжно, и, приспособившись к этому безнадёжному положению, уже не борется с ним, а живет и действует только так, как его к этому побуждает инстинкт самосохранения. Помимо этого, самая бедственность положения, до которого он дошел, еще усиливает упадок его духа.

Чем ниже в собственном экономическом благосостоянии спускается население, как тяжесть на рычаге, тем тяжелее ему встать, и крестьяне ощущают это и как бы махнули на себя рукой: «Где уж нам, — говорят они, — не до жиру, быть бы живу!»
Показателей этого упадка духа довольно много. Один, первый и основной — это полное равнодушие ко всем духовным заинтересованностям.

Вопроса религиозного совсем не существует в земледельческом центре; и совсем не вследствие того что крестьянин твердо держится православия (наоборот, все отчеты и все сведения священников подтверждают то, что народ всё более и более делается равнодушным к церкви), а вследствие того что у него нет интереса к духовным вопросам.
Второй показатель — это косность, нежелание изменять своего положения и своих привычек.

За все эти долгие годы, в то время, как в других губерниях вошли в потребление плуги, металлические бороны, травосеяние, посевы дорогих растений, садоводство, кроме того минеральное удобрение,— в центре все остается по-ветхому с сохой, трехпольем, изрезанными делянками в борону шириной и всеми рюриковскими обычаями и приёмами. Кроме того переселений всего меньше из черноземного центра.

Третий показатель — отвращение к сельской работе,— не лень, а вялая, невеселая, непроизводительная работа, работа, эмблемой которой может служить колодезь, из которого вытягивается ведро не журавцом, не колесом, как это делалось прежде, а просто веревкой, руками, и вытягивается в ведре, которое течет и из которого вытекает треть воды, пока его донесут до места. Такова практически вся работа черноземного мужика, кое-как, с огрехами пашущего 16 часов на чуть волочащей ноги лошади пашню, которую он на хорошей лошади, при хорошей пище, хорошим плугом имел возможность бы вспахать в полдня.

Наряду с этим конечно желание забыться, и потому табак и вино все более и более распространяются, так что сейчас выпивают и курят мальчики-дети.
Четвертый показатель упадка духа — это неповиновение сыновей родителям, меньших братьев старшим, неприсылка заработанных на стороне денег в семью и рвение молодых поколений избавиться от тяжелой неисправимой сельской судьбы и пристроиться где-нибудь в городе.

Поразительным для нас показателем случившегося за последние 7 лет упадка было то, что во многих сёлах взрослые и, казалось бы, достаточные крестьяне просятся в столовые и идут в них, в случае если их допускают. Этого не было в 1891-м году. Вот, к примеру, случай, показывающий всю бедности и ту степень и недоверия к своим силам, до которой дошли крестьяне.
В деревне Шушмине, Чернского уезда, помещица реализовывает крестьянам через банк почву.

Она требует с них по 10 р. приплаты за десятину, да и то разлагая на два срока по 5 рублей, отдавая притом им почву с посевом и по 2 четверти овса на яровой посев. И при этих поразительно удачных условиях крестьяне медлят и ничего не предпринимают.
Так что ответ мой на второй вопрос пребывает в том, что обстоятельства того положения, в котором находятся крестьяне: утратили бодрость, уверенность в собственных силах, надежду на улучшение собственного положения — пали духом.

Ответ же на третий вопрос: как оказать помощь плохому положению крестьян — вытекает из этого второго ответа. Чтобы оказать помощь крестьянству, необходимо одно: поднять его дух, устранить всё то, что его подавляет.

Подавляет же дух народа непризнание в нем теми, каковые руководят им, его людской преимущества, признание крестьянина не человеком, как все, а неотёсанным, неразумным существом, которое должно быть опекаемо и руководимо во всяком деле, и, благодаря этого, под видом заботы о нем, полное стеснение его свободы и унижение его личности.
Так, в самом ответственном, религиозном отношении любой крестьянин не чувствует себя свободным участником собственной церкви, вольно избравшим, либо по крайней мере вольно признавшим исповедуемую им веру, а рабом данной церкви, обязанным безоговорочно выполнять те требования, каковые ему предписаны его религиозными главами, отправленными к нему и поставленными независимо от его жажды либо выбора.

То, что это имеется серьёзная обстоятельство подавленного состояния народа, подтверждает то, что неизменно, везде, когда крестьяне освобождались от насилия церковного, впадая, как это именуется, в секту, так в тот же час же поднимается дух этого народа, и в тот же час же, без исключения, устанавливалось и экономическое благосостояние его.
Второе губительное для народа проявление данной заботы о нем имеется необыкновенные законы для крестьянства, сводящиеся в конечном итоге к отсутствию всяких законов и полному произволу приставленных к управлению крестьянами государственныхы служащих.

Для крестьян номинально существуют какие-то особые законы и по владению почвой, и по дележам, и по наследству, и по всем обязанностям его, а в конечном итоге же имеется какая-то невообразимая каша крестьянских положений, разъяснений, простого права, кассационных ответов и т. п., благодаря которых крестьяне совсем справедливо чувствуют себя в полной зависимости от произвола собственных бесчисленных глав.
Главами же собственными крестьянин признает, не считая сотского, старосты, писаря и старшины, и урядника и станового, и исправника, и страхового агента, и землемера, и посредника по размежеванию, и ветеринара, и его фельдшера, и доктора, и священника, и судью, и следователя, и всякого государственного служащего, а также помещика, всякого господина, по причине того, что по опыту знает, что каждый таковой господин может сделать с ним всё, что желает.

Больше же всего подавляет дух народа, не смотря на то, что это не видно, то постыдное, очевидно не для жертв его, а для попустителей и участников его,— истязание розгами, которое, как дамоклов меч, висит над каждым крестьянином.
Так что на три поставленные сначала вопроса: имеется ли голод либо нет голода? Отчего происходит потребность народа?

И что необходимо сделать, чтобы оказать помощь данной потребности? — ответы мои следующие: голода нет, а имеется хроническое недоедание всего населения, которое длится уже 20 лет, и всё улучшается, и которое особенно чувствительно сегодняшний год при плохом прошлогоднем урожае, и которое будет еще хуже прошлогоднего. Голода нет, но имеется положение значительно нехорошее. Всё равняется, как бы доктор, у которого задали вопрос, имеется ли у больного тиф, ответил бы: «Тифа нет, а имеется скоро усиливающаяся чахотка».

На второй же вопрос ответ мой пребывает в том, что обстоятельство бедственности положения народа не материальная, а духовная; что обстоятельство основная — упадок его духа, так что до тех пор пока народ не встанет духом, до тех пор не окажут помощь ему никакие внешние меры, ни министерство земледелия и все его выдумки, ни выставки, ни сельскохозяйственные школы, ни изменение тарифов, ни освобождение от выкупных платежей (которое в далеком прошлом пора бы сделать, поскольку крестьяне в далеком прошлом переплатили то, что заняли, в случае если вычислять по сейчас употребительному проценту), ни снятие пошлин с железа и автомобилей, ни столь любимые сейчас и выставляемые несомненным лекарством от всех заболеваний — приходские школы, нет ничего, что окажет помощь народу, в случае если его состояние духа останется то же. Я не говорю, чтобы все эти меры не были нужны, но они делаются нужными лишь тогда, в то время, когда народ встанет духом и сознательно, и вольно захочет воспользоваться ими.

Ответ же мой на третий вопрос,— как сделать, чтобы потребность не повторялась, пребывает в том, что для этого необходимо, не говорю уже уважать, а прекратить ненавидеть, оскорблять народ обращением с ним, как с животным, необходимо дать ему свободу исповеданья, необходимо подчинить его неспециализированным, а не необыкновенным законам, а не произволу земских глав; необходимо дать ему свободу ученья, свободу чтенья, свободу передвижения и, основное, снять то позорное клеймо, которое лежит на теперешнем царствовании и прошлом,— разрешение дикого истязания, сечения взрослых людей лишь вследствие того что они числятся в сословии крестьян.
В случае если б мне сообщили: вот ты желаешь хороша народу,— выбирай одно из двух: дать ли всему разоренному народу на двор по 3 лошади, по 2 коровы и по три навозные десятины, и по каменному дому, либо лишь свободу вероисповедания, обученья, передвижения и уничтожение всех особых законов для крестьян, то, не колеблясь, я выбрал бы второе, по причине того, что уверен, что какими бы материальными благами ни оделить крестьян, в случае если лишь они останутся с тем же духовенством, теми же приходскими школами, теми же казенными кабаками, той же армией государственныхы служащих, мнимо озабоченных их благосостоянием, то они через 2 десятилетия снова проживут всё и останутся такими же бедными, какими были.

В случае если же высвободить крестьян от всех унижений и тех пут, которыми они связаны, то через 2 десятилетия они купят все те богатства, которыми мы бы хотели наградить их, и значительно еще больше того.
Думаю же я, что это будет так, во-первых, вследствие того что я постоянно находил и больше разума, и настоящего знания, нужного людям, среди крестьян, чем среди государственныхы служащих, и потому пологаю, что крестьяне сами скорее и лучше обдумают, что для них нужнее; во-вторых, вследствие того что крестьяне, те самые, о благе которых идет забота, лучше знают, в чем оно состоит, чем госслужащие, озабоченные в основном получением жалованья, и, в-третьих, вследствие того что опыт судьбы неизменно и точно говорит о том, что чем больше крестьяне подвергаются влиянию государственныхы служащих, как это происходит в центрах, тем более они беднеют, и, наоборот, чем дальше крестьяне живут от государственныхы служащих, как, к примеру, в Сибири, в Самарской, Оренбургской, Вятской, Вологодской, Олонецкой губерниях,— тем больше, без исключения, они благоденствуют.

Вот те мысли и эмоции, каковые вызывало во мне новое сближение с крестьянской потребностью, и я счел собственной обязанностью высказать их чтобы люди искренние, вправду желающие отплатить народу за всё то, что мы приобретали и приобретаем от него, не тратили бы бесплатно собственные силы на деятельность второстепенную и довольно часто фальшивую, а все силы собственные употребили бы на то, без чего никакая помощь не будет настоящей,— на уничтожение всего того, что подавляет дух народа, и на восстановление всего того, что может поднять его.
26-го мая 1898.

4-го июня 1898 г.

Перед тем как отсылать эту статью, я решил съездить еще в Ефремовский уезд, о бедственном состоянии некоторых местностей которого я слышал от лиц, внушающих полное доверие.
По пути к данной местности мне было нужно проехать во всю его длину целый Чернский уезд. Ржи в той местности, где я жил, т. е. в северной части Мценского уездов и Чернского, в этом году очень нехороши, хуже прошлогодних,— но то, что я увидал по пути к Ефремовскому уезду, превзошло мои самые мрачные догадки.

Местности, каковые я проехал — около 35-ти верст в длину — от Гремячево до границ Ефремовского и Богородицкого уездов и в ширину, как мне говорили, верст на 20 — ожидает и в будущем году страшное бедствие. Рожь на пространстве этого четыреугольника — практически в 100 тысяч десятин — пропала совсем. Едешь версту, две, десять, двадцать, и по обеим сторонам дороги на помещичьих почвах вместо ржи целая лебеда, на крестьянских — нет кроме того и лебеды.

Так что к будущему году положение крестьян данной местности (кроме этого, как мне говорили, пропала рожь и во многих вторых местах) будет несравненно хуже нынешнего.
Говорю о положении лишь крестьян, а не по большому счету землевладельцев, по причине того, что лишь для крестьян, прямо, конкретно кормящихся своим хлебом и как раз ржаным полем, урожай ржи имеет важное значение, вопрос жизни и смерти.

Когда у крестьянина не достаточно собственного хлеба на целый обиход либо на солидную часть его, и хлеб дорог, как сегодняшний год (около рубля) — так положение его угрожает сделаться отчаянным, подобно положению, скажем, государственного служащего, лишившегося жалования и места и кормящего собственную семью в городе.
Госслужащему без жалования, чтобы существовать, необходимо тратить либо запасы, либо реализовывать вещи, и ежедневно судьбы приближает его к полной погибели, совершенно верно так же крестьянина, принужденного брать дорогой хлеб более чем простого, обеспеченного определенным доходом количества, с той отличием, что, спускаясь ниже и ниже, государственный служащий, пока он жив, не лишается возможности занять место и вернуть собственный положение, крестьянин же, лишаясь лошади, поля, семян, лишается совсем возможности поправиться.

В таком угрожающем погибелью положении находится большая часть крестьян местной местности. Но в будущем году положение это будет не только угрожающим, но для большинства наступит самая погибель. И потому помощь как правительственная, так и личная будет в будущем году настоятельно нужна.

А в это же время как раз сейчас, как в отечественной Тульской губ., так и в Орловской, Рязанской и других губерниях, принимаются самые энергические меры для противодействия личной помощи во всех ее видах, и, как видно, меры неспециализированные, постоянные. Так, в тот Ефремовский уезд, куда я направлялся, совсем не допускаются посторонние лица для помощи нуждающимся.

Устроенная в том месте пекарня лицом, приехавшим с пожертвованиями от Вольноэкономического общества, была закрыта, само лицо выслано и кроме этого высланы прежде приезжавшие лица. Считается, что потребности в этом уезде нет и что помощь не нужна в нем. Так что, не смотря на то, что и по личным обстоятельствам, я не имел возможности выполнить собственного намерения и проехать в Ефремовский уезд, поездка моя в том направлении была бы ненужна либо произвела бы ненужные осложнения.

В Чернском же уезде за это время моего отсутствия, по рассказам приехавшего оттуда моего сына, случилось следующее: милицейский власти, приехав в деревню, где были столовые, запретили крестьянам ходить в них обедать и ужинать; для верности же выполнения те столы, на которых обедали, разломали,— и тихо уехали, не заменив для голодных забранный у них кусок хлеба ничем, не считая требования кроткого повиновения. Тяжело себе представить, что происходит в сердцах и головах людей, подвергшихся этому запрещению, и всех тех людей, каковые определили про него.

Еще тяжелее, для меня по крайней мере, представить себе, что происходит в сердцах и головах вторых — тех людей, каковые рекомендует предписывать такие мероприятия и выполнять их, т. е. воистину не зная, что творят,— отнимать изо рта хлеб милостыни у голодных, больных, ветхих и детей… Я знаю те мысли, каковые выставляются в защиту таких мероприятий: во-первых, нужно доказать, что положение вверенного отечественному управлению населения не так дурно, как это желают выставить люди неприятной нам партии; во-вторых, всякое учреждение (а пекарни и столовые — это учреждения) должно быть подчинено контролю правительства, не смотря на то, что в 1891 и 1892 гг. для того чтобы подчинения не было; в-третьих, прямое и близкое отношение людей, помогающих населению, может позвать в нем нежелательные мысли и эмоции.

Но так как все эти мысли, если бы они и были честны, – а они все фальшивы — так мелочны и ничтожны, что не смогут иметь никакого значения в сравнении с тем, что делается столовыми либо пекарнями, раздающими хлеб нуждающимся.
Всё дело так как пребывает в следующем: имеется люди,— не будем говорить умирающие, но страдающие от потребности; имеется другие, живущие в избытке и по хорошему эмоции отдающие этим людям собственный излишек; имеется третьи, желающие быть посредниками между первыми и вторыми и на это отдающие собственный труд.

Неужто такие деятельности смогут быть для кого-нибудь вредными и может входить в обязанность правительства противодействовать им?
Я осознаю, что солдат-сторож в Боровицких воротах, в то время, когда я желал подать бедному, воспретил мне это и не обратил никакого внимания на мое указание на Евангелие, спросив меня, просматривал ли я устав, но правительственное учреждение не имеет возможности проигнорировать Евангелие и требований самой первобытной нравственности, т. е. того, дабы люди людям помогали.

Правительство, наоборот, лишь после этого и существует, дабы устранить всё то, что мешает данной помощи.
Так что правительство не имеет никакого основания для противодействия таковой деятельности. В случае если же ложно направленные органы правительства и потребовали бы подчинения такому воспрещению, личный человек обязан не подчиняться такому требованию.

В то время, когда приезжавший к нам становой пристав заявил, что что же мне стоит обратиться к губернатору прося о разрешении устройства столовых, я ответил ему, что не могу этого сделать, поскольку не знаю для того чтобы законоположения, которым запрещалось бы устройство столовых; в случае если же и было таковое, то я не имел возможности бы подчиниться ему, по причине того, что, подчинившись такому законоположению, я на следующий день имел возможность бы быть поставлен в необходимость подчиниться запрещению выдачи муки, подачи милостыни без разрешения правительства. Право же подавать милостыню установлено самою высшею властью, и никакая вторая власть не имеет возможности отменить его.

Возможно закрыть столовые, пекарни, выслать из одного уезда в второй тех людей, каковые приехали помогать населению, но нельзя воспрепятствовать этим высланным из одного уезда людям жить в каком-нибудь втором, у собственных привычных либо в крестьянской избе и помогать народу какими-либо вторыми методами, отдавая совершенно верно так же на служение ему труды и свои средства. Запрещено отгородить один класс народа от другого. Любая же попытка для того чтобы отгораживания приносит те самые последствия, каковые этим отгораживанием нужно было избегнуть.

Воспрепятствовать общению людей запрещено, возможно лишь нарушить верное течение этого общения и в том месте, где бы оно было благотворно, дать ему вредное направление. Оказать помощь грядущему, как и всякому людской бедствию, может лишь духовный подъем народа (я разумею под народом не одно крестьянство, но целый народ, как рабочие, так и богатые классы); подъем же народа не редкость лишь в одном направлении: в большем и большем братском единении людей и потому для помощи народу нужно поощрять это единение, а не мешать ему. Лишь таким громадным, чем прежнее, братским единением людей не только покроется и нынешнее и ожидаемое бедствие будущего года, но и встанет неспециализированное благосостояние всё упадающего и упадающего крестьянства и предотвратится повторение бедствий 91, 92 и нынешнего годов.

Источник: Л. Н. Толстой. Собрание сочинений в 22 т. — М., Художественная литература, 1984. – Т. 17, с.177-193.

http://rvb.ru/tolstoy/01text/vol_17_18/vol_17/01text/0353.htm

Статьи Льва Николаевича (аудио)

Увлекательные записи:

Похожие статьи, которые вам, наверника будут интересны: