Ян таксюр «заговор квартеронов»

Интересный и ужасный рассказ, написанный Яном Таксюром летом 2013 года.

Он представился глухим, сдавленным голосом:

– Дмытро.

Лет ему было около сорока. Большой, худой. С подбородка свисали долгие тёмные усы.

Ещё мне запомнился его взор – напряжённый, тусклый и какой-то невыносимо томительный.

– Вы привезли? – он медлительно разделял слова и посматривал по сторонам. По-русски сказал верно, и однако украинский выговор был весьма сильным. Его, возможно, предотвратили, что я не знаю национального языка.

– Привёз. – Я желал сходу дать тяжёлый свёрток. Но, по всей видимости, по поводу меня у них были собственные замыслы.

– Тут не нужно, – он опять посмотрел назад. – Отправимся.

Мы пошли по ветхой улице. Дома, когда-то прекрасные, сейчас были полуразрушенными. По краям дороги находились каштаны. Многие в далеком прошлом засохли.

Кое-какие были ещё живы, но как будто бы поражены малоизвестной заболеванием.

В Киеве я был в первый раз. Отчизна моих предков создавала глубокое и тягостное чувство. До тех пор пока мы шли чёрными дворами, я пробовал разобраться в том, что со мной происходит. Идея о дежавю казалась очевидной. Да и неточной.

Было чувство, что не я, но дух мой раздельно от меня бывал тут раньше.

К тому же минутами всё, что я видел – нечистые улицы, захламлённые подворотни и редкие бедно одетые прохожие – всё это неожиданно преображалось, озарялось светом. И я видел тот же город, но лишь залитый солнцем. Видел белые каштановые свечи.

Вдыхал свежий ветер, прилетевший с Днепра. Слышал радостный хохот.

Позже всё исчезало, и я снова погружался в сегодняшний сутки. Что это было, не знаю. Возможно, память моих своих родителей передалась мне.

В то время, когда в 2020-м они уезжали из Киева, мне было полтора года. И вряд ли я имел возможность что-нибудь не забывать.

– Стояты! Не рухатысь! – резкие сипловатые голоса закричали у меня за спиной. Я обернулся. Два весьма дистрофичных человека в светло синий плащах с жёлтыми повязками на рукавах наблюдали не отрываясь. Взор у них был такой же, как у Дмытра – тяжёлый и томительный.

Я сходу дотянулся документы. О том, что патрули будут довольно часто контролировать, меня давали предупреждение ещё дома.

– Мэта перебування? – просипел один из патрульных, пониже ростом, разумеется, старший.

– Цель вашего визита, – перевёл Дмытро.

– Журналист. Приехал на интернациональную конференцию.

Я старался отвечать как возможно спокойнее, не смотря на то, что знал, что в моих документах на четырёх языках, включая британский и китайский, всё это детально указано.

– Журналист? – Второй патрульный, большой с долгой дистрофичной шеей, ухмыльнулся. – А що про нас напышеш?

Вопрос был понятен без перевода.

– Ещё не знаю, я только что из аэропорта. – Я внезапно отыскал в памяти, какое количество хлопот и трудностей настойчиво попросила моя поездка. Причём хлопот не моих. Добиться въезда в Киев – задача не по моим возможностям. Город в далеком прошлом закрыт для чужестранцев.

Пускают очень нехотя. Но в моей командировке и, в первую очередь, в передаче посылки были заинтересованы очень влиятельные люди в Российской Федерации. Возможно, родственники вот этого самого Дмытра.

Так что по окончании трёх месяцев согласований поездка однако состоялась.

– Тилькы напиши про нас правду, – не высокий глава патруля проговорил это с радостной угрозой и погладил древний германский автомат, висевший у него на груди.

– Щоб повэрнувся здоровый, – добавил второй, долговязый, и патрульные захохотали.

До тех пор пока они смеялись, я увидел, что у обоих нет передних зубов.

– До побачэння, пысака, – сообщил старший и по окончании повторного изучения моей фотографии вернул документы.

Мы опять двинулись дворами. Времени было часов девять вечера, но в окнах свет почему-то нигде не горел. В парадном, в которое мы вошли, было мрачно, и стоял сырой запах как в погребе.

Наощупь, держась за перила, я начал подниматься за Дмытром, чуть различая перед собой его сутулую фигуру. В то время, когда мы прошли этажей пять, я задал вопрос:

– А лифта у вас нет?

– Чого?! – крикнул он сверху.

– Лифта!

– А-а! Нет-нет – окончательные слова он словно бы пропел, и в голосе его послышалось неприятное шутовство.

На восьмом этаже он открыл железную дверь, зажёг в передней фитиль мелкого жестяного светильника, и мы вошли в жилище. Тут был не просто беспорядок. Скопление некрасивых вещей – облупленных шкафчиков, пыльных мешков, мутных портретов и обрывков таблиц незнакомых мне людей – всё это поражало своим безобразием.

На всём лежала печать не только равнодушия к порядку, но и нежелание либо кроме того неспособность навести порядок.

– Ничего вам не предлагаю и ничем не угощу, – с некоторым вызовом проговорил мой новый знакомый. – Газа нет, готовить не на чем.

Он зажёг второй маленький светильник, и тот, коптя, стал медлительно разгораться.

– А газа из-за чего нет? У вас что, авария?

Дмытро замер. Пара секунд он наблюдал на меня как слепой. В глазах мерцало коптящее пламя.

На лице показалось какое-то мучительное отвращение.

– Вы приехали оттуда и задаёте вопросы, из-за чего нет газа, – он проговорил это мёртвым голосом, и только на слове «оттуда» сделал ударение. После этого, мало помолчав, простонал через зубы на местном наречии:

– Нэлюди

Позже он забрал свёрток, провезённый мной через три пограничных кордона. Задумчиво подержал его в руках, очень сильно сжал дистрофичными красноватыми пальцами. Мне показалось, его что-то мучит.

Казалось, внутренне он боролся. Наконец, он быстро положил свёрток на край стола, покрытого нечистой целлофановой скатертью, и опять взглянуть на меня своим томительным взором.

– Послушайте, вы ничего не должны писать, не разобравшись.

– Что вы имеете в виду?

– Ну, в то время, когда возвратитесь в собственный Красноярск, вы не имеете права давать оценки нашей жизни. Вы не понимаете отечественной ситуации, не понимаете её.

Он указал собственной худой красноватой рукой на обтрёпанный стул без спинки. И в то время, когда я сел, горячо и жадно заговорил.

– Осознайте, отечественные трудности естественны. Они логичны для переходного периода. В то время, когда идёт полная перестройка сознания людей. Осознаёте?

Полная!

Дмытро опять покосился на свёрток. Его острый кадык задвигался, но он продолжал.

– Тридцать лет назад в отечественном молодом стране начался Великий Очистительный Процесс. Лица неукраинского происхождения были полностью отстранены от власти и от влияния во всех сферах судьбы. Те, кто осознавали себя русскими, были вынуждены уехать на историческую отчизну.

Иудеи также уехали, потому, что в пятом пункте программы отечественной партии Патриотический Альянс было записано: оказать помощь иудеям в репатриации.

– И как, помогли?

– А вот иронии данной вашей не нужно! – вскрикнул он и брезгливо сморщился.

– Простите, не буду.

– Так вот, в то время, когда первая и наиболее значимая часть программы Патриотического Альянса была выполнена, население страны стало чисто украинским. Сначала царило невиданное, немыслимое пиднэсэння.

Он замялся, подбирая русское слово.

– В общем, был невиданный подъём. Люди поздравляли друг друга, игралась музыка. Не знаю, осознаете ли вы, но люди почувствовали радость обладания собственной почвой.

Собственной отчизной.

Я опять не выдержал:

– Но возможно, уехавшие также вычисляли эту почву собственной отчизной?

Он пристально взглянуть на меня и внятно проговорил:

– Быть может, и вычисляли. Но они ошибались.

Позже он ещё пара секунд, будто что-то вспоминая, наблюдал на чёрно-красное пламя светильника и, наконец, снова заговорил:

– По окончании Великой Этнической Революции, в то время, когда наступила Эра Чистоты, мы были уверены, что начнётся полный расцвет во всех областях. Но многого мы не знали. Стало известно, что новый этап отечественной вековой борьбы за Настоящую Украину связан с ещё громадными трудностями.

Да, мы освободились от чужестранцев, но внезапно оказалось, что в самих украинцев имеется некая тайная заболевание, некая порча, которая не разрешает развернуться национальному гению. Это была собственного рода бацилла. Попадая в организм, она приводила к тоске по прошлому, желание просматривать чуждых нам писателей, какого-нибудь Батюшкова либо Грибоедова, и по большому счету тянуться к тому, что для нас губительно.

– Сообщите, а кто нашёл эту бациллу?

– Отечественные ученые. Были созданы особые университеты для противодействия эпидемии . Но бацилла была неуловима. Само собой разумеется, очевидно больных мы сразу же изолировали.

Кое-какие сами, добровольно, из патриотических побуждений решили покинуть страну, дабы не отравлять собой публичную воздух. Но из-за эмиграции появилась острая дефицит экспертов. Коммунальные работы замерли. Жизненный уровень народа начал падать.

Тогда правящая партия Патриотический Альянс, к ветеранам которой я имею честь принадлежать, поставила вопрос принципиально: что для нас серьёзнее – сытость желудка либо чистота сознания? Так как все осознавали – лишь чистое национальное сознание рождает верные мысли и поступки. И только тогда, в то время, когда украинцы, как одна душа, начнут мыслить и поступать одинаково верно, предательская бацилла утратит среду обитания, и Настоящая Украина станет вероятной. Но позже

– Что же было позже?

– Бацилла начала приспосабливаться. Под её влиянием появились новые страшные типы людей. К примеру, снаружи гражданин имел возможность днём и ночью носить вышиванку а также передвигаться в ритме гопака, но внутренне он был существом чужеродным. И таких мутантов были тысячи. На борьбу с ними мы кинули все силы страны.

Создавались комитеты спасения. Каждый день много тысяч граждан или писали чистосердечное признание в том, что нашли в себе воздействие заболевания, или докладывали о проявлениях недуга у собственных соседей. А потому, что таких заявлений уже насчитывались миллионы, пригодились тысячи рабочих групп, центров помощи и следственных групп заражённым. Всё это потребовало средств. Европейский банк трижды выделял нам кредиты. Но деньги трижды исчезали.

В стране начались судебные процессы. Похитители были отысканы и казнены. Как мы и предполагали, ими были антиукраинские этнические элементы, каковые сумели затаиться и не выехать. Наконец, по окончании огромных упрочнений, по окончании огромного напряжения народных сил, под управлением отечественного Альянса эпидемия была побеждена.

Да, на это ушли фактически все ресурсы, но моральное пиднэсэння, другими словами, подъём, опять наблюдался. Конечно, таких шумных праздничных дней как раньше, не было. Не было иллюминаций из-за отсутствия электричества. К тому же многих больных электриков незадолго до было нужно депортировать.

Но вотновое опробование.

Дмытро замолчал, облизал собственные узкие губы под обвислыми усами, и мрачно выдохнул:

– Заговор квартеронов! Кроме того не заговор, а какая-то ползущая невидимая измена. Дело в том, что в начале отечественного перемещения те, кто на три четверти принадлежали к титульной нации, были записаны украинцами. А это было неточностью!

Сработал так называемый «эффект двадцать пятого процента». Четвертью собственной натуры квартерон думал и ощущал неправильно. Это ослабляло преданность и производительность неспециализированному делу.

Мы осознали: до тех пор пока квартероны живут и мыслят среди нас, никакого процветания не настанет.

– Но так как это непросто, определить чьи-то мысли.

– Да, непросто. Весьма непросто. Ушли годы труда учёных, докторов, психопатологов. Квартеронов выяснилось больше, чем мы предполагали.

Тем более своим внутренним пессимизмом они скоро передавали и сейчас передают окружающих. И этих новых заражённых сейчас также необходимо лечить, перевоспитывать. И пускай на это уйдут самые последние отечественные силы, пускай жажда и голод высушат отечественные тела

Дмытро остановился, взглянуть в чёрное окно, а после этого с каким-то сумасшедшим любопытством посмотрел на привезённый мной свёрток. Наблюдал он так, словно бы видел его в первый раз. Острый кадык опять задвигался. Позже он схватил мою посылку из Сибири и выбежал в соседнюю помещение. Его продолжительно не было.

Через чур продолжительно. Сначала доносилось шуршание пакета, позже всё стихло. Лишь иногда раздавались необычные хлюпающие звуки. Мне почему-то стало не по себе от тягостной обстановки и этих звуков меня окружавшей. Прождав ещё мин. двадцать, я однако неслышно подошёл к двери, за которой провалился сквозь землю хозяин квартиры.

То, что я заметил за порогом, поразило меня.

Дмытро стоял, сгорбившись над низким столом, и жадно ел. Нет, пожалуй, слово «жадно» тут не подходит. Скажем так, он дико пожирал то, что было в посылке.

Не смотря на то, что от содержимого оставалось уже мало. Огромная жирная селёдка была на три четверти обглодана. Рядом с ней лежали золотистые очистки лука и практически съеденный некогда, по всей видимости, большой кусок сала.

Сейчас от него осталось только пара надкусанных ломтей, и Дмытро, быстро икая, вгрызался попеременно то в последние луковицы, то в эти белые изгрызанные ломти сала. Наряду с этим от спешки он скоро втягивал носом воздушное пространство, что и создавало те самые хлюпающие звуки.

Возможно, он как-то почувствовал моё присутствие и обернулся. Две струйки жира стекали по его подбородку. В тёмных с проседью усах затерялась луковичная шелуха. Он ещё раз хлюпнул носом и сипло проговорил:

– Вы не должныслышите, вы не имеете права обращать на это внимание. Всё равняется мысль величайшая

Я ничего не ответил. Лишь кивнул головой и начал уходить из помещения. Но сейчас у меня за спиной звякнуло что-то железное. Я успел обернуться. В руках у Дмытра был нож. Наполовину старый, с обломанным финишем. Пара мгновений он наблюдал своим томительным взором, в котором смешались мука и невыразимая ненависть. А позже он ринулся на меня, стараясь воткнуть старое лезвие между грудью и моим горлом.

Я схватил его за руку. От него несло смесью селёдки и лука. Ещё примешивался удушливый запах то ли нечистого белья, то ли немытого тела.

– Ты всэ розкажеш, гнида московська! – жалобно стонал он, тыча мне в лицо ножом и обдавая смрадным дыханием. – Падло

Борьба отечественная была недолгой. Не обращая внимания на большой рост, он был не сильный как ребёнок. Я легко вывернул его кисть, и нож упал на пол. Позже я оттолкнул его, выбежал в коридор, а после этого на лестницу.

Со мной была карта Киева, и я, сверяясь с ней, через полчаса уже был в отечественном консульстве.

Утром у ворот консульства находились пикеты. На плакатах было написано: «Гэть москальський отряд специального назначения!», «Смерть диверсанту!» В тот же сутки меня заявили персоной «non grato», и я был должен на мелком дипломатическом самолёте отправиться к себе.

В то время, когда самолет встал над почвой, и внизу показались чахлые тополя, каменный наездник с отломанной булавой и купол храма, с которого ободрали позолоту, я почувствовал жалость и такую тоску, как будто бы был на могиле родного мне человека.

– Может, действительно, генная память? – поразмыслил я. – Либо сам я какой-нибудь квартерон, лишь напротив.

Неожиданно во мне зазвучал голос. И послышалась песня. Это был голос моей матери. А песня та, что она пела, в то время, когда я лежал в колыбели.

Слова песни в далеком прошлом забылись, но на данный момент внезапно вспомнились. Мама пела их во мне. И я всё осознавал:

Десь тут була подоляночка,
Десь тут була молодесенька.
Тут вона сіла, тут вона поднялась.
До землі припала

За окном самолёта начинался ливень. По круглому стеклу потекли прозрачные капли. Я начал плакать.

источник: http://omiliya.org/content/zagovor-kvarteronov

Идёт незаконное подчинение Церкви государству. Это неприемлемо. Ян Таксюр

Увлекательные записи:

Похожие статьи, которые вам, наверника будут интересны: