Георгий гуревич «восьминулевые»

Гурман, изучающий ресторанное меню, кокетка на выставке мод, книголюб, завладевший сокровищницей букиниста, ребенок перед витриной магазина игрушек в не сильный степени чувствуют то, что я ощущал, произнося эти заглавия, – реестр планет, предложенных мне иносолнцами для визита. Любую – на выбор. Шаушитведа, Шафилэ, Шафтхитхи, Шаххах

И киберсправочник, похожий на чертенка со собственными псирожками, прыгая по столу, пояснял чирикающим голоском:

– Шафилэ. Желтое небо. Суши нет. Две разумные расы, подводная и крылатая. Три солнца, два цветных и тусклых. Ночи светло синий, красные и фиолетовые вперемежку. Шафтхитхи.

Зеленое небо. Форма судьбы – электромагнитная. Миражи, отражающие ваши лица. Шаххах. Голубое небо. Тёплые трясины.

Форма судьбы – стеклянно-силикатная. Ярко-белая трава Эи, Эазу, Эалинлин, Эароп

– Эту желаю, – сообщил я, нажимая кнопку

Из-за чего я выбрал как раз эту планету? Лишь из-за заглавия. Я знал, что «роп» свидетельствует «четыре», «э-а» – легко буквы.

Эароп – четвертая планета невыразительного солнца, обозначенного в каталоге буквами Эа. Но дружно звучало похоже на «Европа». Не имел возможности же я не побывать на той космической Европе, ничего не поведать о ней на Земле.

– Небо безвоздушное, черно-звездное, – прочирикал кибер-чертенок. – Солнце красное, класса М. Температура – 20–30° выше полного нуля. (Надеюсь, вы догадываетесь, что я перевожу иносолнские меры на отечественные земные.) Залежи германия.

Заброшенный завод устаревших автомобилей на триодах, программных, типа «два раза два». Персонал эвакуирован. Собственной жизни нет. Интереса для визита не воображает, опасность воображает. Автоматы-разведчики с планеты не возвращаются. Советую соседнее небесное тело – Эалинлин. Небо красное.

Огромные поющие цветы, мелодичными звуками завлекающие птиц-опылителей. Симфонии лугов, баллады лужаек. Все композиторы летают вдохновляться

Хозяевам известный. Я не стал спорить.

– Даешь поющие цветы, – сообщил я. – Закажи мне рейс.

Когда-нибудь в отдельной повести я поведаю, как путешествуют иносолнцы в собственном шаровом скоплении. Их суда похожи на отечественные ракеты и стартуют как ракеты, вертикально. Но позже они не разгоняются, а каким-то образом ввинчиваются в пространство. И чувство наряду с этим такое, словно бы берут тебя за ноги и шею и выжимают, как мокрое белье, выкручивают, выворачивают все суставы, из каждой клеточки выдавливают сок. Сперва крутят в одну сторону, позже в обратную – вывинчивают.

И, выжатый, измочаленный, задыхающийся, ты выясняешься неизвестно как в второй солнечной совокупности. Вот тебе солнце Эа спектрального класса М, вот певучая планета Эалинлин, а поодаль Эароп – нестоящая.

Не завернуть ли в том направлении все-таки? Так как дома меня в обязательном порядке спросят, что это за Европа в дальнем космосе?

Сообщено – сделано. Даю задание на расчет. Идет простой спуск, торможение дюзами вперед. Гул. Толчок.

Ватная тишина. И я на чужой, незнакомой планете.

Нет, я не пожалел, что завернул на ту Европу, не смотря на то, что она совсем не была похожа на отечественную – обнажённая, скалистая, совсем мёртвая планета. Сила тяжести тут была достаточная, дабы удержать воздух, но далекое солнце Эа присылало через чур мало тепла, и воздушное пространство замерз, превратился в углекислый снег, азотные лужи, дымящиеся, как проруби в морозный сутки. В красном свете солнца Эа дымка эта казалась красноватой, в лужах игрались кровавые блики.

Освещенные красным гора переливались всеми оттенками пурпурного, багряного, алого, малинового, кирпичного, вишневого, фиолетового, красно-бурого. А тени были также бурые, либо шоколадные, либо цвета запекшейся крови, а в глубине – бархатно-тёмные, либо темно-зеленые почему-то. Дали просвечивали через красноватый туман, напоминавший зарево пожара, вершины были как догорающие угли, а утесы, вонзившиеся в небо, как будто бы замершие языки пламени.

И над всем этим окаменевшим пожаром висело слабосильное малиновое солнце, висело на тёмном небе, не гася звездного бисера, не стирая узоров небольших созвездий шарового. Их тут в тысячи раза больше, чем на отечественном небе, любую фигуру возможно отыскать, кроме того личный профиль.

Возможно, в час я наслаждался этим этюдом в красных тонах. Выковыривал из земли гранаты, в клюквенных лужах собирал горсти рубинов. Увы, трезвый свет электрического фонаря превращал эти рубины в обломки кварца.

Позже я увидел целый букет каменных цветов. Полез контролировать, что это – друза горного хрусталя либо что-то малоизвестное? И такая небрежность – нарушил главную заповедь астронавта: «Один на незнакомой планете не удаляйся от ракеты».
Единственное оправдание: планета-то была очевидно негодная для жизни.

А в то время, когда я спрыгнул со скалы с обломком кристалла под мышкой (все-таки это был горный хрусталь, а не рубин), между мной и ракетой находились три тумбы.

Нет, я не испугался. Это были стандартные рабочие кибы, простого принятого в шаровом примера, с ячеистыми фотоглазами под достаточно узким лбом-памятью и с четырьмя ногами, прикрепленными на кривошипах на уровне висков. Иносолнцы вычисляют эту схему самая рациональной.

С опущенными плечами автомобили смогут ходить, с поднятыми – трудиться стоя. А на узком лбу я рассмотрел обычный символ: квадрат с двумя черточками слева и с двумя снизу – два раза два – четыре.

«Ах да, тут же был завод программных автомобилей. Кибер-справочник сказал мне про него. Ну, тогда опасаться нечего»

– Гвгвгвгвгвгв

Любой обладатель магнитофона знает данный свистящий щебет, звук разматывающейся ленты, чиликанье проскакивающих слов. Значит, машина была не только самодвижущаяся, но и говорящая. Лишь говорила через чур скоро.

Я совершил рукой направо и вниз, показывая, что темп нужно снизить. По всей видимости, машина знала данный жест, по причине того, что щебет закончился, я услышал членораздельные слова на кодовом диалекте иносолнцев.

– Он кличет тебя, – сообщила машина.

– Кто «он»?

Я не весьма сохранял надежду взять осмысленный ответ, по причине того, что на лбах у автомобилей рядом с квадратом были привинчены шесть нулей, другими словами шестизначное число элементов – достаточно, дабы ходить и сказать, но через чур мало, дабы осознавать вопросы. Но на мой несложной вопрос я узнал ответ.

– Он всезнающий, – сообщила одна тумба.

– Он вездесущий.

– Он всемогущий.

«Вот тебе на, – поразмыслил я. – Нашелся среди программистов чудак, что сочинил религию для роботов. Весьма интересно, стоит ли быть всевышним автомобилей, приятно ли это?»

– Он кличет тебя.

Но я прекрасно не забывал, что «автоматы-разведчики с планеты не возвращаются». И «завод остановлен, персонал эвакуирован». И не вызывал у меня доверия данный застрявший тут никому не ведомый программист, упивавшийся поклонением автомобилей.

Что-то ненормальное чудилось в данной мании величия. Не разумнее ли уклониться от встречи с маньяком?

– Благодарю за приглашение, – начал я, пятясь к ракете, – в следующий раз я в обязательном порядке

Продолжать не было нужно. Внезапно я взлетел вверх и прежде, чем успел сообразить что-нибудь, оказался на плоском темени одной из автомобилей. Другие держали меня под мышки справа и слева.

В этот самый момент же их ноги зашлепали по лужам цвета раздавленной клюквы.

– Находись! Куда? Разрешите войти!

– Он кличет тебя!

Было нужно подчиниться, тем более что автомобили, шагающие рядом, цепко держали меня, то ли чтобы не упал, то ли чтобы не сбежал. Лапы у них были литые, с острыми краями, и я опасался сопротивляться, как бы не порвали скафандр.

Ноги автомобилей выбивали дробь по камням, они переступали куда чаще человеческих. Мы спешили по распутью со скоростью автобуса. В у меня все дрожало, копчик болел от ударов о твёрдую макушку робота, в глазах мелькали мазки кармина, киновари, краплака, сурика.

Мы шли малиновыми буграми, темно-гранатовой лощиной, пересекли реку, похожую на вишневый сироп, углубились в ущелье со горами цвета бордо. Алое солнце Эа уже клонилось к горизонту, и тени, четкие, как на всякой безвоздушной планете, тёмной тушью лились по низинам.

Ненадолго мы нырнули в тушь, утонули в черноте. Я не видел ничего, как ни таращил глаза. Но автомобили, должно быть, различали инфракрасное сияние, они топали так же с уверенностью.

И снова мы возвратились из ночи в багряный сутки. Далеко я заметил удлиненные корпуса и, в нарушение цветовой гаммы, желтые глаза прожекторов, голубые вспышки сварки.

«А завод-то на ходу! – поразмыслил я. – Не закинут. Совершил ошибку мой кибер-чертенок».

Но, к корпусам мы не пошли, сразу же свернули в сторону и остановились у покатого пандуса, ведущего вглубь. Привычная картина. Передо мной было простое подземное убежище иносолнцев, предохраняющее от метеоритов на безвоздушных планетах. Все было знакомо. В конце пандуса шлюз. Баллоны с кислородом, азотом, гелием, водородом кому какой газ нужен. За шлюзом коридор.

Помещения. В комнате ванна и ратоматор – данный прекрасный прибор иносолнцев, расставляющий атомы в заданном порядке, изготовляющий любую пищу по программе. Ленты с программами у меня были. Ожидая, пока «Он» позовет меня, я изготовил себе спекс жареный, спекс печеный, кардру, ю-ю и соус 17–94.

Что это такое, растолковывать безтолку. Блюда эти придуманы иносолнскими химиками в лабораториях, формулы смесей поразительно долги и ничего вам не сообщат. В общем спекс – это что-то жирно-соленое, кардра – кисло-сладкое, ю-ю пахнет селёдкой и ананасами, а соус 17–94 безвкусен, как вода, но возбуждает волчий аппетит. И я возбудил волчий аппетит, поужинал спексом и другим и, потому, что «Он» все еще не кликал меня, завалился дремать.

Сутки был тяжелый. Я ввинчивался в пространство, позже вывинчивался, трясся на металлической макушке, попал в плен, не то к себе домой. И в случае если в таких событиях вы не спите от беспокойства, я вам не питаю зависть к.

Поутру я не сам проснулся. Меня разбудили гости – также автомобили, но куда больше вчерашних, такие громоздкие, что они не могли влезть в помещение, стали причиной меня для беседы в безлюдный зал, возможно, в прошлом спортивный, с сухим бассейном в центре. В этом бассейне они и расположились, уставив на меня собственные фотоглаза. У них также были ноги на кривошипах, подвешенные к ушам, и лбы с эмблемой «два раза два».

Но у вчерашних автомобилей лбы были узкие, плоские физиономии имели вид удивленно-идиотский. У этих же глаза скрывались глубоко под монументальным лбом, и выражение получалось серьезно-осуждающее, серьёзное. Возможно, это в действительности были серьёзные автомобили, по причине того, что рядом с квадратиком у них были привинчены пластинки с восемью нулями.

Много миллионов элементов – это счётные машины высокого класса.

– Он приветствует тебя, – заявили они, настроившись на привычный для меня лад речи.

– Я готов идти к нему. Нужно надеть скафандр?

– Нам Он поручил познакомиться с тобой сперва.

Я поразмыслил, что данный «Он» не слишком-то вежлив. Имел возможность бы и сам поболтать со мной, не через посредство придворных автомобилей. Но затевать со споров не хотелось.

Кратко я поведал, что я космический путешественник, прибыл с далекой планеты по имени Земля, осматриваю их шаровое скопление, завернул на Эароп, по причине того, что у нас также имеется материк Европа, я и сам живу в том месте.

– Исследователь, – констатировала одна из автомобилей.

– Сотрудник, – добавила вторая. (Я поежился.) А третья задала вопрос:

– какое количество у тебя нулей?

– Десять, – ответил я, отыскав в памяти, что в мозгу у меня пятнадцать миллиардов нервных клеток, число десятизначное.

– О-о! – протянули все три автомобили хором. Готов был поручиться, что в голосах у них появилось почтение. – О! Он превосходит нас на два порядка.

– А какой критерий у тебя? – задала вопрос одна из автомобилей.

– Смотря для чего! – Я пожал плечами, не осознав вопроса.

– Ты знаешь, что прекрасно и что не хорошо?

Я поразмыслил, что чуть ли им необходимо цитировать Маяковского, и предпочел ответить вопросом на вопрос:

– А какой критерий у вас?

В этот самый момент все три, подравнявшись, как на параде, и подняв вертикально вверх левую переднюю лапу, заговорили празднично и звучно, как первоклассник-пятерочник на сцене:

– Два раза два – четыре. Теоремы неоспоримы. Лишь Он знает все (хором).

– Знать – прекрасно (первая машина).

– Выяснять – лучше (вторая).

– оптимальнее – выяснять неизвестное (третья).

– Не знать – не хорошо (мрачным хором).

– Лишь Он не забывает все.

– не забывать – прекрасно. Запоминать – лучше. Наилучшее – запоминать неизвестное.

– Забывать не хорошо! (хором).

И снова:

– Лишь Он Всесчитающий дает теоремы.

– Вычислять прекрасно. Решать уравнения – лучше. Составлять методы ответов – наилучшее.

– Ошибаться – не хорошо!

В том месте были еще какие-то пункты по поводу чтения, по поводу постановки опытов, по поводу наблюдений, я уже забыл их (забывать – не хорошо!). А кончалась эта декламация так:

– Кто делает прекрасно, тому прибавят нули.

– Кто делает не хорошо, того размонтируют.

– Три – больше двух. Два раза два – четыре.

– Ну что ж, данный критерий меня устраивает, – сообщил я снисходительно. – Вправду, два раза два – четыре, и знать прекрасно, а не знать не хорошо. Поддерживаю.

И тогда мне был задан очередной вопрос коварной анкеты:

– А какая у вас литера, Ваше десятинулевое превосходительство?

– Нет у меня никаких литер. Я выше литер.

– У каждого эксперта должна быть литера. Вот я, к примеру, восьмииулевой киберисследователь «А», я – астролог. Мой товарищ «В» – восьминулевой биолог, а это восьмииулевой «С» – физик и химик.

– При таких условиях я – ABC и другое. Я космический путешественник, это комплексная профессия, она включает астрономию, биологию, химию, физику и другое.

И для чего лишь я представился так нескромно? Почтительность автомобилей вскружила мне голову. «Ваше десятинулевое превосходительство»! Я и повел себя как превосходительство.

В этот самый момент же понес наказание.

А – восьминулевой первым бросился в наступление:

– Какие конкретно планеты вы понимаете в отечественном скоплении?

Я начал припоминать:

– Ць, Цью, Цьялалли, Чачача, Чауф, Чбебе, Чбуси, Чгедегда Эаи, Эазу, Эалинлин, Эароп – ваша Еще Ээдана (столичная планета, та, откуда я прибыл ко мне)

– Нет, я задаю вопросы по порядку. В квадрате А – 1, к примеру, мы знаем, – затороторил А, – 27 звезд. У звезды Хмеас координаты такие-то, планет столько-то, диаметры орбит такие-то, эксцентриситеты такие-то – Выпалив все собственные знания о двадцати семи планетных совокупностях, А остановился с разбегу: – Что вы имеете возможность добавить, Ваше десятинулевое
– В общем ничего. Я хм, я новичок в вашем шаровом. Я не изучил его так детально.

После этого на меня навалился С – химик.

– Атомы однообразны на всех планетах. какое количество типов атомов знает Ваше десятинулевое?

Сто четыре элемента были известны, в то время, когда я покидал Почву. Я попытался перечислить их по порядку: водород, гелий, литий, бериллий, бор, углерод, азот, кислород, фтор, неон, натрий, магний, алюминий В общем я благополучно добрался до скандия. А вы, просматривающие и усмехающиеся, понимаете и дальше скандия наизусть?

– А изотопы? – настаивал дотошный С. И выложил тут же собственный запас знаний: – Скандий. Порядковый номер 21. Заряд ядра 21. Ядерный вес стабильного изотопа 45, в ядре 21 протон и 24 нейтрона. Нестабильные изотопы 41, 43 и 44. У всех бета-распад с испусканием позитронов. 46, 47, 48 и 49 – бета-распад с испусканием отрицательного электрона.

У изотопа 43 отмечается К-захват электрона с внутренней орбиты. Периоды полураспада: у изотопа 41-0,87 секунды, у изотопа 43

И закончил сакраментальной фразой:

– Что вы имеете возможность добавить?

Я молчал. Ничего я не имел возможности добавить.

И тогда выступил В, дабы добить меня совсем:

– Но себя-то Вы понимаете превосходно, Ваше десятинулевство? Что Вы имеете возможность сказать нам о составе собственного тела?

– Довольно много, – начал я с уверенностью: – Тело мое состоит преимущественно из разных соединений углерода, находящихся в водном растворе. Ключевую роль играются в нем углеводы, жиры, еще более серьёзную – белки, строение которых записано на нуклеиновых кислотах. Белки – это огромные молекулы в форме нитей, перевитых, склеенных либо свернутых в клубки. Все они складываются из аминокислот

– Каких как раз?

Я молчал. Понятия не имел. А у вас имеется понятие?

– Входит ли в состав ваших белков аланин, аргинин, аспаргин, валин, гистидин, глицин, глутамин, изолейцин, лейцин, лизин?.. – Он перечислил еще кучу «инов».

– Понятия не имею.

И не стесняясь больше, уже не величая меня десятинулевым превосходительством, заговорили обо мне открыто, как я сказал бы о подопытной собаке:

– Он знает меньше нас. Быть может, он не десятинулевой в действительности. Нужно бы вскрыть его кожух и пересчитать блоки, – внес предложение А.

– У него темп сигнала медленнее отечественных, – увидел С. – Ему на каждое вычисление требуется больше элементов.

И В добил меня совсем:

– У них, органогенных, сложный механизм с внутренней саморегулировкой и саморемонтом. Практически все элементы загружены этим саморемонтом, поддержанием существования. Изучением мира занята чуть ли тысячная часть.

– Значит, он семинулевой фактически!

– С учетом скорости сигнала – пятинулевой!

– Он ниже нас. Ниже!!!

– Доложим! Срочно!

У всех троих показались над головой чашеобразные антенны, поднялись торчком, как будто бы уши насторожившейся кошки. На всю планету В заявил о моем позоре:

– Объект, прибывший из космоса, был органогенным роботом. Он заявил себя универсальным десятинулевым, по при проверке оказалось, что вычисляет он медлительно, знания его не специфичны, поверхностны и малоценны. Ни в одной области он не есть экспертом, кроме того о собственной конструкции осведомлен мало и испытывает недостаток в тщательном изучении квалифицированными автомобилями отечественной планеты.

Я был так пристыжен и подавлен, что не отыскал в себе сил сопротивляться в этот самый момент же дал лаборатории три капли собственной загадочной крови, замутненной аланином, аргинином, аспаргином и линия знает еще чем.

Обучаться ни при каких обстоятельствах не поздно, и следующие дни мы провели в добром согласии с любопытными А, В и С. И я, со своей стороны, проявлял любознательность, в следствии чего взял много сведении о светилах, изотопах и белках. Сведения эти я тут не излагаю, по причине того, что они воображают интерес лишь для экспертов – координаты, формулы, уровни энергии, все с правильными цифрами. Помимо этого, мы совершили пара занимательных экскурсий.

А продемонстрировал мне астрономическую обсерваторию с прекраснейшим километровым вакуум-телескопом. (Иносолнцы делают линзы не из прозрачных веществ, а из напряженного вакуума, искривляющего лучи так же, как Солнце искривляет световой луч, проходящий поблизости.) В показал электронный микроскоп величиной с Пизанскую башню. С возил меня по городу Физики и Химии, окруженному как крепостной стеной синхрофазотроном диаметром в девять километров.

И все трое совместно показывали мне завод, что я видел издали в сутки прибытия, – огромное строение, полыхающее голубыми огнями. Выясняется, это был завод-колыбель, тут в массовом порядке с конвейера сходили шести- семи- и восьминулевые А, В, С, D, Е, F, G, М, Р и другие буквы алфавита.

Занятно было видеть на деловых дворах заготовки: шеренги ног, правых и левых по отдельности, полки с ушами, штабеля глаз, квадратные черепа, еще безлюдные, не заполненные памятью, и раздельно блоки памяти, стандартные, без номеров. А рядом за стеной новенькие отполированные восьминулевки проходили начальное программирование. Срывающимися неотшлифованными голосами они галдели вразнобой:

– Он всезнающий. Он вездесущий. Он всемогущий. Он дает теоремы. Два раза два – четыре. Знать – прекрасно, выяснять – лучше не забывать – прекрасно, забывать – не хорошо

И везде автомобили, автомобили, автомобили! Автомобили у телескопа, автомобили у микроскопа, автомобили делают автомобили на заводе. Ни одного живого человека (в случае если иносолнцев именовать людьми). Автомобили исследуют . Для кого, для чего? Знать – прекрасно, выяснять – лучше!

Это теорема. Кто дает теоремы? Он!

– Кто же Он? – допытывался я.

– Вездесущий! Всемогущий! Теоремы дающий!

– Он материализованная теорема, – сообщил В. Любопытное проявление идеализма в машинном сознании.

– Откуда Он?

– Он был неизменно. Он создал аксиомы и мир. И нас по подобию и своему образу.

Тут уж я расхохотался. Наивное самомнение верующих автомобилей! В случае если всевышний, то в обязательном порядке по их подобию.

– Разве вы не видели его собственными фотоэлементами?

– Он непостижим для несложных восьминулевых. Он необозрим. Он нескончаем.

Все эти дикие преувеличения разжигали мое любопытство. «Кто же данный загадочный Он? – гадал я. – Маньяк ли с ущемленным самолюбием, что тешится поклонением автомобилей? Фанатик науки, ничего не подмечающий в практическом мире, увлеченный самодовлеющим изучением для изучения? Либо безумец, чей бестолковый лепет машинная логика превращает в теоремы? «Непостижим!

Необозрим! Нескончаем! Бессмыслица!»

Но с автомобилями рассуждать было безтолку. За пределами собственной профессии мои высокоученые приятели не видели ничего, легко принимали самые нелепые идеи. Но, как я убедился скоро, нелепости у них получались и в собственной профессии, когда они выходили за край собственной сферы.

Восьмииулевому А я говорил о Земле. Говорил, как вы догадываетесь, с пылом и пафосом влюбленного парня.

Сказал о красках, о семи цветах радуги, о бирюзовом, лазурном, лимонном, золотистом, апельсиновом и о всех оттенках зеленого, обо всем, чего не видали эаропяне на собственной одноцветной планете, сказал о шторме и бризе, о запахе сырой почвы, прелых листьев и винном духе переспелой земляники, о наивной нежности незабудок и уверенных толстячках подосиновиках в туго натянутых рыжих беретах. Сказал и внезапно услышал шипящее бормотанье. А стирал мои слова из собственной машинной памяти.

– В чем дело, А?

– Хранить недостоверное – не хорошо. Ты не имел возможности видеть всего этого на планете, отстоящей на семь тысяч парсеков.

И он привел расчет, из которого следовало, как два раза два – четыре, что кроме того в телескоп размером во всю планету Эароп запрещено на таком расстоянии разглядеть подосиновики и землянику.

– Но я же был в том месте. Я не в телескоп наблюдал.

– Далекие небесные тела изучают в телескоп, – сообщил А. – Это теорема астрономии. Из-за чего ты споришь со мной, ты же не астролог?

– Но я прилетел оттуда.

– Запрещено пролететь за шесть месяцев двадцать тысяч световых лет. Скорость света – предел скоростей. Это теорема.

Час спустя подобный беседу случился с химиком С.

– Морей быть не имеет возможности, – сообщил он. – Жидкость из открытых сосудов испаряется. У вас же нет крыши над морем.

Я начал объяснять, что жидкость испаряется без остатка лишь на безатмосферных

Давидыч и Тевзадзе — Грузия. Обрывки памяти 7 by zaRRubin

Увлекательные записи:

Похожие статьи, которые вам, наверника будут интересны: